Выбрать главу

Покорный судьбе и однажды покинувший дом, он предал забвению чувства, способные пробудить дрожь в его сердце, оставил за туманной полосой памяти своих братьев, чьи образы порой врывались в его сознание, но были столь расплывчаты, что едва ли он мог различить и узнать черты некогда дорогих ему лиц в призрачных контурах своих видений.

Его прежняя жизнь потеряла малейшее значение, словно все, что было с нею связано, вырвали из его сердца и втоптали в грязь, уничтожили, оставляя лишь отголоски прежней боли, не достающие до тех уголков души, где оставались чувствительные к прикосновениям вскрытые раны.

Дориан сбежал. Его родители были мертвы или бесследно исчезли в водовороте времени, и светлые лица их стерлись из памяти, оставляя после себя лишь пятна краски: зеленые глаза, золотистые волосы, розовая кожа. Оставляя после себя лишь прикосновения и иллюзию ароматов, они растворились в бледных лучах прошлого.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Дориан покинул все, что было ему дорого, бросив беззаботное существование и окунувшись в свои фантазии, закрывшись меж холодных стен шотландского города.
Остаться одному в мире невообразимо огромном и пустом, где бродят лишь уродливые оболочки, обрекающие на мучительное созерцание ужасов его, беззащитного ребенка, покинутого всеми богами, затерявшегося среди каменных подворотен, было тяжким испытанием, и он выдержал его, едва не переломившись в том месте, где камнем застывало его сердце.

Это было чем-то необъяснимым — его способность выбирать дороги -  он видел словно бы сквозь предметы, видел суть их во всех формах и разрозненностях, во всей мере их многослойности, видел пятнами краски, но не той, что наносят обыкновенно на холст, краски иной, если только можно определить столь по-материальному то странное и неизведанное, что представлялось порой его взору, обращенному так глубоко в суть предметов, очертаний их и бытия, что даже мысли поднимались на ступень выше любых существовавших мыслей человеческих.

Он открывал глаза, чтобы видеть мир и переносить на холст его тонкую красоту, подобную эфиру аромата, слои которого способен различить только знаток. Он закрывал глаза, чтобы погружаться в сон, который обещал ему видения, неотличимые от реальности, полные и открытые, растапливающие его душу и разливающие ее в новую форму, как разливают раскаленный металл.

Он желал запечатлеть мир, его дыхание, звук его трепещущего сердца, звук его пробуждения и его заката.
Его пленила чувственная и прозрачная красота природы. Он хотел запечатлеть ранний летний рассвет, преисполненный прелести столь чувственной, что самое воплощение нежности и неосязаемости терялось в нем; он хотел запечатлеть туманные осенние сумерки, полные мнимой тревоги, ползущие дымным облаком по пологу листвы и растворяющиеся в небе низком и тяжелом; его пленило сентябрьское небо столь невыразимо высокое, что глядя внутрь его просторов казалось, будто летишь сквозь него и счастлив, что никогда не увидишь края; его пленили северные фьорды, возвышающиеся из глубин холодного моря; молчащие холмы, неприступные сизые горы, равнины без конца и края ведущие путников своих к погибели, свинцовые скалы и пенные волны, и звездное небо с миллиардами несущихся в неизведанное галактик, и грозные тучи, и безмолвные заводи, и глубина всей ярости погибающего перед рассветом шторма. Порой он чувствовал, как желание изобразить тот мир, что открывался ему во всей своей чистоте и восставал необъятным простором перед его глазами, становилось единственным желанием, повелевающим его сердцем. Оно захватывало его и уничтожало, затягивало в свои пучины и не давало ему покоя. Возводя на месте своей страсти башню величия идеи и неизбежной своей погибели, он оставлял трещины у самого ее основания, и разум его, подвластный разрушению, сдавался, впуская в себя безумство.
Неограненный алмаз, поддавшийся грезам о предназначении своем и о своем грядущем счастье, отдавая душу свою в руки чудовищного ювелира, он заблуждался, полагая, что в бледных пальцах, сжимающих его горло, он сможет найти спасение. Он ошибался, принимая за объятия бессильную дрожь одинокого и жестокого существа, пришедшего за осколком его души, но не ради его спасения.