Выбрать главу

- Мне кажется отчего-то, что душа моя пронзена насквозь. - Дориан сбросил с себя оцепенение и сделал еще один глоток. - Она разбита на части, и я разрываюсь, не в силах понять, который из этих осколков мне выбрать и поместить в свое сердце. - Джонатан различил на его лице отчаяние, какого еще не видел.

- Я хотел бы помочь тебе, но боюсь, я не имею понятия, как это сделать.

- Я встал на опасный путь, и мой рассудок - я чувствую это, - мой рассудок больше мне не принадлежит.

- Дориан перегнулся через подоконник, всматриваясь в туманную пустоту улиц.

- Так сойди с этого пути. Ищи другую тропу. - Джонатан положил руку на его плечо и заставил отойти от окна. Затворив окно и задернув занавески, он различил смутный силуэт, отразившийся в стеклах.

- Я бы боролся, Джонатан, - Дориан прошелся по комнате, нервно сжимая и разжимая кулаки, - я бы боролся, чтобы сохранить то, что мне дорого, но разве мне дорого хоть что-нибудь? Ничто не имеет цену, когда ты так одинок. И ты, Джонатан, - Дориан встал напротив друга, - знай, если я совершу нечто ужасное, это будет означать, что я осознанно выбрал неверный путь. И тогда тебе придется меня оставить.

- Конечно. - Джонатан опустился на стул, выжидающе наблюдая за движениями художника. - Что-то еще? - спросил он, замечая, что мысль его друга была не закончена.

- Я доверяю тебе, Джонатан. - произнес Дориан, наконец, и это далось ему с большим трудом. - Но не оттого ли, что мне все-равно, кому доверять? - Он поднял на него глаза. Темные, прозрачные, они горели так, словно внутри его зрачков разверзлась огненная бездна. Бездонная пропасть мира его протянулась черной трещиной в его глазах, отражающих свет миллиардами звезд, сверкающих неземными огнями, подобными свечам, зажженным на алтаре.

Джонатан покачал головой, не находя ответа, и Дориан встал у окна, молча всматриваясь в затянутую сумерками каменную стену дома напротив. Единственное окно, слабо освещенное, чуть мерцающее за пеленой вечернего полумрака, притягивало к себе его взгляд. И он забыл о существовании мира, завороженно всматриваясь в трепещущую светом глубину, и осколки души по очереди примеряло его сердце, пока один из них не погрузился в него сквозь силу, наполняя кровь холодом и тьмой.

5.
16 октября 1849

Середина октября принесла с собой необычайные для Эдинбурга заморозки и непогоду. Одни холодные беспросветные дни сменялись другими такими же; солнце появлялось редко, и тучи словно застыли на небосклоне неподвижной нефритовой плитой. Холода эти и ненастья были столь необыкновенны, что казались навеянными сверхъестественными и всемогущими силами. Никогда еще осень не навевала столь безумную тревогу и печаль столь всепоглощающую и черную.

Любое неутолимое жизнелюбие настигала порча горькой печали, и человек увядал, что нежный цветок на снегу. Всех и каждого изъедал ледяной огонь безумия и отчаяния, взявшегося из ниоткуда и леденящим своим кипятком затопившим души, разогревшим язвы. Существование превратилось во всепожирающую лихорадку, и каждая человеческая мысль, казалось, была отравлена невероятным по своей силе желанием скорейшей смерти, и едва ли не каждый готов был принять ее, какой бы мучительной она ни была.

Странная энергия витала в воздухе, и люди, особенно наиболее чуткие, с ужасом ощущали прикосновение ее к своему сознанию, ощущали то, как их затягивают в непознаваемые пучины скользкие руки вершащей правосудие смерти. Мир словно бы вычищали от любого проявления чрезмерной силы или же готовили к великому его падению, грандиозному концу. Когда разум человека остывал, когда тело его засыпало, душа видела во снах восстающие со дна тела набравшихся силы демонов земли и руки их, простертые к небу, к богам космоса, к далеким мирам, холодным и обитым железом. Страх и благоговение пробирали человека до костей, и он просыпался в холодном поту и более не желал погружаться в сон, таящий в глубине своей истины столь непостижимо жуткие, что разум отказывался их принимать.

...

Промозглым вечером того дня Джина сидела на крыльце пансиона и слушала как устроившийся неподалеку уличный музыкант перебирал струны гитары, извлекая из них прекрасные тонкие звуки, окутывающие ее голову подобно туманному облаку. Она наблюдала за тем, как пальцы его перемещаются по грифу, и он, прикрыв веки, тонет в создаваемой им мелодии. Мир удалялся, уступая место мягкой и звонкой музыке, врывающейся в сознание и пробуждающей воспоминания, к которым, быть может, возвращаться хотелось меньше всего, но которые, с тем вместе, были последней надеждой во тьме, что пришла на замену холодному свету.