Правдивый пикси. Пикси, живущий в бревенчатой хижине в восточной части Тенистого леса. Он травит ядом всех проходящих мимо и считает ложь неприемлемой. (Если он пригласит вас на обед, имейте наготове подходящее оправдание.)
Летающие головостуки. Смертельно опасные существа, разбивающие клювом любой череп, который могут найти, чтобы насладиться мозгом, их любимым деликатесом.
Спун. Гигантское существо, покрытое мехом и сочетающее в себе черты медведя и льва, с животом более удобным, чем любая подушка. Проводит большую часть жизни во сне, наслаждаясь снами про ягоды. Способен отхватить голову человека за один укус.
Кролик Серохвост. Пожилой кролик, который убедил всех остальных кроликов в загоне, что Тубула, кроличий бог, их всех спасет. В действительности же они скорее всего окончат свое существование в котле троллей.
Калуши. Более глупые даже, чем кролики, калуши — долговязые трехголовые птицы, которые носятся по лесу, кудахча и поминутно падая в ямы.
НА ПУТИ К БОЛЬШОМУ СЮРПРИЗУ
Бревна, лежащие в кузове фуры, были уложены в подобие пирамиды и закреплены тремя серыми ремнями, сделанными из материала, который Сэмюэль Блинк не мог распознать. Один из ремней был затянут слишком слабо, из-за чего бревна подпрыгивали, словно им не сиделось на месте или они мечтали сбежать и вернуться обратно в лес.
Фура на отчаянной скорости обогнала машину.
— Ты когда-нибудь видела что-нибудь подобное? — возмутился Питер, папа Сэмюэля. — Какой-то маньяк!
Папа Сэмюэля считал маньяками всех водителей, кроме себя самого, а водителей грузовиков — самыми большими маньяками из всех.
— Прекрасно, — сказал он, когда огромная фура начала сбавлять скорость. — Так мы никогда не доберемся до места.
Фура с бревнами теперь ехала прямо перед их машиной, занимая обе полосы, так что белая разметка дороги вылетала из-под ее кузова, вспыхивая, словно лазерные лучи.
— Торопиться некуда, — сказала мама Сэмюэля, которую звали Лив. Когда папа начинал сердиться, она становилась снисходительной как никогда.
Сэмюэль не знал, куда они направляются. Единственное, что он знал, это то, что он не желал больше ни минуты терпеть пение своей сестры. А точнее, «хрипение задушенной кошки» — вот как следовало бы описать этот звук.
— Мам, скажи Марте, чтобы она перестала издавать эти ужасные звуки.
— Это не ужасные звуки! Это красивое пение, — с досадой воскликнула мама.
Это было вранье. Один из миллионов случаев родительского вранья, к которым Сэмюэль успел привыкнуть за те двенадцать лет, что он провел на этой планете. Но он знал, что сегодня не добьется ни от кого поддержки. В конце концов, это был день рождения Марты — факт, подтверждавшийся двумя большими значками на ее свитере, которые гласили: «МНЕ 10» и «1 °CЕГОДНЯ».
Пение стало громче. Голова Сэмюэля затряслась совсем как бревна в грузовике, когда он прижал ее к окну машины, глядя на мелькание травы вдоль дороги.
— Пап, — сказал он, обращаясь ко второму по званию члену их семьи, — скажи Марте.
Папа его проигнорировал. Он был слишком увлечен ворчанием по поводу фуры у него перед носом.
— Это просто смешно! Зачем, черт возьми, обгонять, если собираешься сбросить скорость?!
Марта заерзала под своим ремнем безопасности и громогласно пропела Сэмюэлю прямо на ухо:
Тьфу! Сэмюэлю показалось, что его сейчас стошнит. Даже в свои лучшие дни он ненавидел пение сестры, но особенно он его ненавидел, когда и так был уставшим. А этой ночью он спал всего два часа, потому что ему снился его обычный кошмар. Кошмар про странных хвостатых монстров с серой кожей и немигающими глазами. Он проснулся в холодном поту и уже не смог заснуть.
— Твое пение нужно давать слушать убийцам в качестве наказания, — сказал он Марте.
— Заткнись, вонючка. Ты просто завидуешь.
И она снова завела свою волынку, напевая отрывки глупых девчачьих песенок о любви. Он знал, что она способна петь с утра до ночи. Она и пела с утра до ночи — каждый божий день. Как будто вся ее жизнь была одной длинной песней. Как будто она застряла в одном из тех дурацких мюзиклов, которые она вечно смотрела по телевизору.
Сэмюэль снова отвернулся к окну и стал молиться о том, чтобы Марта замолкла.
Стала тихой, как бревно.
Даже когда она просто говорила, она превращала свою фразу в песню, повышая и понижая голос так, что каждое слово звучало отдельной нотой.