— Поздно вы гуляете, мисс Тэнкфул, — произнес он, наконец, с отеческой серьезностью, — боюсь, что формальные ограничения, существующие в военных условиях, уже доставили вам неприятности. Например, вот тот часовой мог остановить вас.
— Он и остановил, — быстро подхватила Тэнкфул. — Но все обошлось хорошо, не беспокойтесь, ваше превосходительство. Он спросил меня: «Кто идет?», а я ему ответила, и он, уверяю вас, был со мной в высшей степени вежлив.
Серьезное лицо главнокомандующего осветилось улыбкой.
— Вы счастливее, чем большинство женщин, — вам удалось извлечь из любезности практическую пользу. Так знайте же, моя дорогая барышня, что в честь вашего приезда паролем на сегодняшнюю ночь по всему лагерю было ваше собственное милое имя: «Тэнкфул Блоссом».
В глазах у девушки блеснули слезы, и губы ее задрожали. И хотя обычно она всегда умела быстро ответить, сейчас она могла только прошептать:
— О, ваше превосходительство!
— Так, значит, вы все-таки прошли мимо часового? — продолжал Вашингтон, пристально глядя на нее, и глубокая наблюдательность светилась в его серых глазах. — И вы, конечно, отправились на берег реки. Хотя я и сам, соблазненный тишиной ночи, иногда прогуливаюсь вот до того сарая, но для девушки проходить за линию часовых — вещь опасная.
— О, я никого не встретила, ваше превосходительство, — поспешно сказала обычно правдивая Тэнкфул, первый раз в жизни прибегая ко лжи, с пылкостью, в которой ясно чувствовалась благодарность.
— И никого не видели? — спокойно спросил Вашингтон.
— Никого, — ответила Тэнкфул, поднимая карие глаза на генерала.
Они смотрели друг на друга, она — самая правдивая по натуре молодая женщина в английских колониях, и он — аллегорическое воплощение Правды в Америке, — и оба знали, что каждый из них лжет, и я, думаю, уважали за это друг друга.
— Я рад это слышать, мисс Тэнкфул, — сказал Вашингтон спокойно, — ведь с вашей стороны было бы вполне естественно искать свидания с вашим неверным возлюбленным там, в лагере, хотя эта попытка была бы и неблагоразумной и неосуществимой.
— Я и не думала об этом, ваше превосходительство, — сказала Тэнкфул (она действительно совсем забыла о своем недавнем намерении), — но если бы я получила от вас разрешение на короткий разговор с капитаном Брустером, это могло бы снять с моей души огромную тяжесть.
— Сейчас это было бы неудобно, — задумчиво промолвил Вашингтон. — Но через день или два капитан Брустер предстанет перед военно-полевым судом в Морристауне. Когда его отправят туда, будет отдано распоряжение, чтобы конвой сделал привал на ферме Блоссом. Я позабочусь о том, чтобы офицер, командующий конвоем, дал вам возможность повидать его. Думаю, что также могу обещать вам, мисс Тэнкфул, что ваш отец к тому времени вернется домой свободным человеком.
Они подошли к входу в здание и вошли в вестибюль. Тэнкфул вдруг пылко обернулась и поцеловала протянутую руку главнокомандующего.
— Вы так добры, а я такая глупая, такая нехорошая, такая нехорошая, — сказала она, и губы у нее слегка задрожали. — А вы, ваше превосходительство, значит, верите моему рассказу, и эти джентльмены оказались не шпионами, а именно теми, за кого они себя выдают.
— Этого я не говорил, — ответил Вашингтон с добродушной улыбкой. — Но не в этом дело. Скажите-ка лучше, мисс Тэнкфул, как далеко зашло ваше знакомство с этими джентльменами, или оно закончилось той пощечиной, которую вы дали барону?
— Он просил меня поехать с ним в Баскингридж, и я сказала... «да», — смущенно пробормотала Тэнкфул.
— Если я правильно понимаю вас, мисс Тэнкфул, вы можете, не принося подобной жертвы, обещать мне, что не будете видеться с ним, пока я вам этого не разрешу, — сказал Вашингтон полусерьезно, полушутливо.
Правдивые глаза Тэнкфул блеснули ярким светом, когда она подняла их на Вашингтона.
— Обещаю, — тихо сказала она.
— Доброй ночи, — сказал главнокомандующий с учтивым поклоном.
— Доброй ночи, ваше превосходительство!
Часть IV
Солнце стояло уже высоко над Шорт-Хиллз, когда на следующее утро мисс Тэнкфул остановила свою взмыленную лошадь у ворот фермы Блоссом. Никогда еще она не выглядела такой хорошенькой, никогда еще она не чувствовала такого смущения, как в тот момент, когда вошла в свой собственный дом. Во время бешеной скачки она приготовила для майора Ван-Зандта извинительную речь, которая, однако, совершенно улетучилась с ее уст, когда этот офицер с почтительным видом встретил ее на пороге. Однако она позволила ему взять на себя функции ухмыляющегося Цезаря и помочь ей сойти с лошади, хотя сознавала, что ведет себя как застенчивая деревенская девушка, одержимая неуклюжей робостью. Наконец, пробормотав: «Благодарю вас!», она стремительно помчалась вверх по лестнице, чтобы скрыть свое пылающее лицо и застенчивые взоры.