Один за другим бизнесы отца прогорали. За что бы он ни брался, чем бы ни начинал заниматься: продажа пылесосов, брокерская контора, организация инкубатора для начинающих программистов — все терпело крах. Это уже потом я узнала, что местная мафия имела зуб на моего отца и следила за каждым его шагом, чтобы вытрясти последнюю копейку в оплату долгов по кредитам. Но в тот момент мне казалось, что мой папа просто не может найти свое место в жизни.
Он начал пить. Каждая неудача утягивала его на дно бутылки, каждый приезд в гости незнакомых мне людей оканчивался скандалом с дракой, во время которых мать запирала меня на чердаке.
В конце концов, слабое сердце моего отца не выдержало, и он скончался в больнице Джона Хопкинса от обширного инфаркта. Мне было 12 лет.
Я четко помню день похорон. Толпа людей в костюмах темных оттенков, букеты белых роз, слезы бабушки и моя мать в обтягивающем черном платье с откровенным вырезом. Возможно, она никогда не любила моего отца, но почему-то мне запомнилось, что именно после его похорон она стала вести себя слишком вызывающе.
Она сменила свой гардероб на более молодежные и вульгарные вещи. К нам домой приходили молодые мужчины, некоторые оставались на ночь. Она постоянно устраивала какие-то вечеринки, отправляя меня к бабушке или к школьным подругам с ночевкой. Я стала реже бывать дома.
В то время я слышала много историй от старших и опытных подруг про отчимов, пристающих к падчерицам, и во время воскресных походов с бабушкой в церковь Святых Грейс и Петра молила Господа о том, чтобы моя непутевая мать не решила внезапно выскочить замуж за какого-нибудь извращенца.
Но судьба распорядилась так, что эта женщина стала все больше проявлять свою собственническую натуру. Мы постоянно ссорились из-за пустяков, но теперь-то я понимаю, что, возможно, мать тоже слышала все эти истории про связи падчериц с отчимами, но немного в обратном смысле, поэтому жутко ревновала всех своих мужчин. Я стала чаще оставаться у бабушки, пока в один прекрасный день моя мама не заявила, что всегда воспринимала меня, как ошибку молодости, и по сути выгнала на улицу.
Так я поселилась у своей бабушки, матери моего отца. На тот момент мне было уже 15, и я спала и видела, как поступаю в городской Университет Нью-Йорка и сваливаю из Балтимора навсегда навстречу новой жизни.
Не могу сказать, что с бабушкой у нас были плохие отношения. Она слишком любила моего отца и слишком ненавидела мою мать. Ко мне она относилась ровно, пытаясь каким-то образом сотворить благовоспитанную богобоязненную девицу. Не нужно говорить о том, что все ее мечты пошли крахом.
Бабушка жила в районе Уэверли. Не самый благополучный район, скажу я вам. Школа, куда меня перевели из престижного района, отличалась свободными нравами, поэтому тот факт, что я лишилась девственности в 15 лет с одноклассником, никого не смог бы удивить. Ну, кроме моей бабушки, конечно. Она бы сразу же отдала концы, узнав об этом. Хотя, по прошествии стольких лет, я начинаю подозревать, что эта странная старушка, возможно, обо всем догадывалась, но предпочитала ничего не говорить.
Мы вообще мало и своеобразно общались с ней. Чаще всего я ощущала себя пустым местом, но, когда соседям нужно было продемонстрировать любимую умницу и красавицу внучку, бабуля резко вспоминала о моих манерах и пыталась о чем-то поучать, дабы в первую очередь выставить себя в выгодном свете.
Я не расстроилась, когда узнала о ее смерти. На тот момент мне было уже двадцать. Я училась в городском колледже Нью-Йорка на преподавателя младших классов (да-да! Я поступила туда, куда хотела), и не особо горела желанием возвращаться в родные места. Получив свое законное наследство в виде стопки книг классической американской литературы и пары сотен баксов, я закрыла главу своей жизни под названием Балтимор.
Нью-Йорк встретил меня безбашенными вечеринками студенческой общины, бессонными ночами во время подготовки к сессиям и новыми друзьями, за связь с которыми я не перестаю благодарить Господа.
Стефани Майерс, моя одногруппница и боевая подруга. Мы вместе посещали психологию с тем лишь отличием, что она училась на клинического психолога, а я на педагога младших классов. Сколько бесконечных часов, проведенных за душевными разговорами, сколько литров алкоголя выпито на двоих, сколько сердец разбито… Эта девушка является тем самым лучом света, что обязан быть в жизни каждого. Как часто мы вытаскивали друг друга из передряг, подставляли крепкое плечо, смеялись над неудачами, плакали от счастья и никогда не переставали поддерживать друг друга. То, что она сделала для меня в свое время, то кем она стала для меня — навсегда останется в моем сердце.
Но именно она привела меня в тот злосчастный бар на пересечении Бродвея и 28-й улицы.
Это модное место всегда было заполнено сливками Нью-Йоркского общества, разной степени жирности. Тут были и богатенькие старички, желающие подцепить легкодоступную девицу, что будет красиво надувать губки, называя благодетеля папочкой, в то же время обдирая его как липку; и золотая молодежь Америки, перманентно пребывающая в состоянии вечного угара и потому не доживающая до счастливых 27-ми лет; и скучающие разведенки, надеющиеся подцепить хоть кого-нибудь; и холеные альфонсы, охотящиеся на богатеньких разведенок; наркоманы, алкоголики и тунеядцы.
Среди официанток, хостес и барменш ходили легенды, что в этой клоаке иногда попадаются красивые и порядочные принцы, но спустя пару-тройку месяцев работы, в эту байку уже слабо верилось. Но однажды на пороге нашего заведения появился он.
Высокий, статный шатен в дорогом костюме с пронзительным взглядом темных глаз. Что-то в нем притягивало и отталкивало одновременно. Он появился на пороге нашего бара в один дождливый вечер пятницы и сразу присел ко мне за барную стойку, несмотря на то, что обычно, такие как он — а именно молодые состоятельные бизнесмены — любили уединяться в отдельных кабинетах или ВИП-зоне.
Обычно я не общалась с посетителями. Ну, как не общалась? Нас муштровали на тему того, что мы всегда должны быть готовы поддержать беседу, а именно монолог гостя своими многозначительными поддакиваниями и паузами хезитации, чтобы тот гораздо охотнее заказывал все больше выпивки и закусок, присаживаясь на уши благодарному слушателю. Но с этим гостем все было иначе.
С самого начала он задавал вопросы. Про работу, про учебу, откуда я приехала и как долго живу в Нью-Йорке. Он умел расположить к себе буквально с первых минут знакомства и всегда охотно этим пользовался, разводя на разговор и выуживая полезную для себя информацию. В день нашего знакомства я не успела понять, как рассказала ему почти обо всех перипетиях моей жизни, хотя раньше для меня было проблемой с первых минут вот так раскрыться человеку. Потому меня и взяли в этот бар. А тут сразу такой провал.
Меня всегда пугали его глаза. Что-то в его взгляде выдавало в нем психически нестабильного человека, но тогда я об этом не задумывалась, считая это интересной особенностью, даже в какой-то мере притягательной. После первого визита, он зачастил в наш бар с завидным постоянством, всегда присаживаясь за один и тот же барный стул, и общаясь только со мной. Девочки-коллеги откровенно завидовали моему успеху, выдавая самые различные неприятные предположения о его настоящих намерениях и роде деятельности. Если бы они только знали, насколько они ошибались и насколько в то же время были правы…
Спустя месяц нашего продолжительно общения с позиций бармен-гость он пригласил меня на свидание в безумно дорогой ресторан. Я отказывалась, как могла, но он подкупил своей галантностью и обходительностью, заехав за мной в студенческую общагу, где я на тот момент обитала. Соседки по комнате сошли с ума от зависти, наблюдая из окна, как мой новоиспеченный принц увозит меня на своем Porsche Carrera GT в сторону красивой, по их мнению, жизни. Уже потом про меня поползли слухи по всему университету, но я никогда особо не вникала, кто и какие сплетни распускает.