— Где ты была? — спросила последняя ровным голосом.
Даша молчала.
— Где ты была и кто тебя выпустил за территорию детского дома? — также спокойно, не повышая голоса, продолжила завуч.
— Никто, я сама перелезла через ограду.
— Врешь, ограда слишком высокая и заканчивается острыми пиками. Я жду ответа.
Даша молчала и лихорадочно соображала. Дилеммы — подводить или не подводить Клавдию Васильевну — для нее не существовало. "Рассказать или не рассказать ей про старый лаз между двумя отогнутыми прутьями ограды в самом углу двора? Если расскажу, то сразу отведу все подозрения от Клавдии Васильевны, но зато сделаю пакость ребятам, лаз заделают и прощай пусть временная, пусть крохотная, но всеж-таки свобода". Даша побледнела и сжала кулаки.
— Я пролезла между прутьями, — тихо ответила она.
Олимпиада улыбнулась.
— Покажи, как это у тебя получилось. Не стесняйся, иди к ограде и покажи. Если сможешь, тогда мы тебе поверим.
Даша сделала несколько неуверенных шагов в сторону ограды.
— Прекратите! — вдруг сквозь всхлипывания закричала Клавдия Васильевна. — Это я, я выпустила ее погулять, только я одна и виновата!
Аккуратно причесанная, маленькая головка завуча медленно повернулась к несчастной воспитательнице. Та, беспорядочно тыльной стороной руки утирала то одну, то другую щеку, но в ее взгляде горела решимость.
— Хороша прогулка. Посмотрите на свою воспитанницу! — твердо, с еле заметной усмешкой, повысив голос, произнесла Олимпиада. — Посмотрите, как она одета, она вся в грязи. Что это за красные пятна на ее юбке? Это что, от кирпичей? Ты валялась на стройке или в подвале, ты дралась, тебя били? — Резко повернувшись к Даше, она, будто вбивая гвозди, начала задавать вопрос за вопросом.
Девочка растерянно молчала.
— Ну-ка, подойди ко мне. Сейчас посмотрим, не пахнет ли от тебя вином.
Даша, повесив голову, медленно поплелась в ее сторону.
Пожилая Клавдия Васильевна, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, начала спускаться со ступенек крыльца. Она устремилась к Даше. Поравнявшись с Олимпиадой, она резко обернулась, и ее голос сорвался на крик:
— Зачем вы так?! Зачем вы ее унижаете?! Она вообще не знает, что такое вино!
В этот момент Даша бросилась к Клавдии Васильевне и тоже закричала. Все застыли. Из этой девочки не то что крика, слова вытянуть было невозможно. Путаясь и запинаясь, она кричала:
— Клавдия Васильевна не виновата. Я ее обманула. Я наврала ей, что нашла родственницу и упросила отпустить меня к ней ненадолго. Это я все придумала!
— Зачем? — Голос завуча приобрел прежнюю бесстрастность.
— Чтобы погулять.
— Ну и где ж ты гуляла, чем занималась?
У Даши на мгновение разжались губы, но тут же сомкнулись вновь. Больше она не проронила ни звука.
Про Олимпиаду Александровну можно было сказать все что угодно, но только не то, что она плохой психолог. Нет, психология была ее тайным увлечением, ее коньком. Мгновенно оценив ситуацию, поняв, что от Даши больше невозможно добиться признаний, она отчеканила:
— Воронцова Дарья, завтра в 10 часов ко мне в кабинет. Там ты расскажешь всю правду, уж поверь. А вы, Клавдия Васильевна, будете вызваны на педсовет, и не забудьте написать подробную объяснительную записку. И последнее. Все прогулки по двору для Воронцовой отменяются до моего особого распоряжения, все.
Завуч и все воспитательницы скрылись за массивной входной дверью. В пустынном дворе, наполненном вечерней прохладой остались двое. Клавдия Васильевна обнимала большой, огрубевшей рукой плечи Даши и приговаривала:
— Не плачь, девочка, не плачь родная, все образуется, перемелется, мука будет, не плачь.
Плакала же только сама Клавдия Васильевна. Крупные слезы катились по ее щекам, усеянным фиолетовыми прожилками. Она всхлипывала и продолжала что-то бормотать, прижимая к себе худенькую девочку.
В глазах же Даши не было ни слезинки. Они оставались совершенно сухими. И казались они суше и пустынней самой сухой и безлюдной пустыни мира. Если бы в этот момент Клавдия Васильевна наклонилась и взглянула в глаза Даши, ей стало бы страшно.