Почта была закрыта, междугородные автоматы заперты навесными металлическими замками; в связи с неисправностью на линии их так и не открыли.
Поселок начинал обычную деловую жизнь. У гастронома разгружалась продуктовая машина; росла стремительная очередь к кассе автостанции; на площади женщины-квартиросдатчицы в ожидании симферопольского автобуса с новыми курортниками щелкали семечки.
Денисов вышел на центральную улицу, милицейский дом был рядом.
Дежурный по отделению на тротуаре перед входом ловил первый солнечный луч — продрог. Увидев Денисова, он обрадовался:
— Почта есть. — Они прошли к столу у входа.
— А что ночь? На дачах тихо?
— Все тихо. И в поселке, и по району тоже.
Телеграмм было несколько, Денисов просмотрел их наскоро, применительно к планшету, связанному с гибелью Волынцева, каким он мысленно его видел.
«…Ширяева наталья Кирилловна переводчица член союза писателей проживает с сыном… — Многое Денисов уже знал либо представлял: установочные данные, адрес, характеризующие данные, — материалами на нее не располагаем характеризуется положительно находится творческом отпуске допросить в настоящее время не представляется возможным в связи с выездом».
«…волынцев александр андреевич сорока лет проживал Харьков улица… разведен детей нет член групкома литераторов образованию историк работал по договорам мая по август находился на полевых работах археологической экспедиции тувинской асср…»
«Отсюда тувинский орнамент рукописи, — понял Денисов. — «Тоджа», «Енисей», «Дань, собираемая непритязательным тувинским небожителем…»
Он читал дальше:
«…материалами не располагаем мать пенсионерка длительное время работала администратором гостиниц проживает отдельно…»
«Ну, вот, — подумал Денисов, — система коммунального хозяйства. Это тоже ясно из рукописи… «Детский сад горкомхоза»!»
В помещении было и в самом деле холодно, как в погребе, Денисов быстро продрог.
Хотя телеграммы были из Москвы и подписаны Бахметьевым, было нетрудно догадаться, что они дублировали ответы Харьковского уголовного розыска.
— Холодина. — Дежурный ежился под шинелью, не мог согреться. А за окном уже шли люди в купальниках и шортах, день обещал быть жарким.
— Все? — спросил Денисов у дежурного.
— Все.
Горничная, убиравшая номер, в котором жил Волынцев с напарником, оказалась пожилой, сухонькой, с узловатыми пальцами. В речи ее слышался неистребимый белорусский акцент.
— А чаго я знаю? Жил некто, уехал. Полы вымыла, постель сменила. Чаго еще?
Они разговаривали на скамье у входа в душевую. В темноватом просторном холле за дверью кто-то пытался дозвониться по отключенному междугородному автомату, крутил и крутил диск.
— Этот человек? — Денисов достал посмертную фотографию Ланца, сделанную в морге.
Горничная долго и тщательно рассматривала ее, потом, заметно стесняясь, достала из кармана очки, надела, отнесла фотографию подальше от глаз, также долго смотрела.
— Ну он… — Она спрятала очки.
— Фамилии его не знали?
— Нет.
— Разговаривали?
— С ним? А чаго разговаривать; скажу только: «Оставь ключ, приду, приберу…» — Выцветшие маленькие голубоватые глазки смотрели весело и лукаво. — Наше дело стариковское, их — молодое…
— А он?
— Оставляет. А я прибираю.
— Хорошо его помните?
— Хорошо… — Она замолчала, прислушиваясь к звуку беспрестанно поворачиваемого диска в автомате. Потом заметила: — Отключен, а все равно крутит! Видно, очень хочет дозвониться…
— Наверно. — Денисов согласился.
«Приветлива, с юморком, — подумал он о горничной, — такие все замечают…»
— У него в номере было два одеяла?
— По весне у всех два.
— Жил не один?
— Можно сказать, что один. У соседа жинка жила в поселке. Дак он поест и уходит. И ночевал там.
— А что этот? — Денисов поднял фотографию.
— Больше дома. Писал.
— Он писатель?
— Писатели по двое не живут.
— С кем-нибудь дружил?
— А разве я знаю?! Стирал себе сам…
— Вас не просил?
— Только раз. Боялся, что полиняет. — Она снова взяла из рук фотографию, отставила далеко от глаз. — Сорочку. — Горничная вернула снимок. — Тут белое, тут красное, тут синее. Будто заплат не хватило… — Она засмеялась.