Спутники поздоровались преувеличенно любезно, не исключая Зубарева. Денисов кивнул. Он знал, что уступает по части приветливости и хороших манер. И может держаться просто и раскованно только со своими.
Солнце хмурилось, и небо не было прозрачным, как с утра: в нем словно носился мелкий истолченный песок. Похожее на парусник облако гнало к берегу низко, почти над головами, скоро оно должно было заставить пригнуться всех, кто находился на пляже. Было тихо, только что-то поскрипывало в морском велосипеде, правившем к берегу, да прибывала волна.
Компания говорила на темы, связанные с непознаваемым, необъяснимым.
— Я читал об этом у Парнова… — сказал кто-то, имя это Денисов знал. — Они берут двенадцать четных знаков и двенадцать нечетных, меняют произвольно местами, и медиум должен расставить их по местам…
— Бред.
— Не скажи! Раз военный комплекс интересуется — значит, есть смысл!
Денисов вспомнил рукопись, Ланц писал:
«Издалека я видел, как у корта собирается их компания — короткий, как гриб, — сценарист или драматург; инфантильный с розовыми щеками, в очках — филолог; наконец, тоже высокий, тоже в очках, самый невзрачный, казавшийся наиболее простым и понятным, а на самом деле — философ, знаток древней «кабалы»…
— Привет!
Похрустывание гальки, на которое Денисов не сразу обратил внимание, исчезло. Приветствие относилось к компании, сидевшей с Ведой.
— С приездом!..
Денисов увидел незастегнутые сандалии, загорелые мужские ноги, шорты, наконец упругий, круглый живот. Мацей — в обычной своей униформе, с детской красной фуражкой на голове — на этот раз был не один. Женщина, стоявшая с ним, кого-то напоминала. На ней были туго обхватившие ее шорты, майка, белая панамка с видами Гамбурга. Серые глаза за стеклами выглядели смущенными, несколько раз она оглянулась, словно кого-то искала.
«Наталья Кирилловна Ширяева, — Денисов узнал ее. — «Легитим», «Законная»… «Анастасия»!»
Компания пришла в движение, мужчины встали.
Денисов наблюдал. Ширяева и Веда разговаривали как люди, успевшие обменяться новостями.
— Ночуешь у Сусанны? — спросила Веда.
— Не хочу. Никто не жил — боюсь, в доме все-таки сыро.
— Значит, у меня. А Николай? — Денисов понял, что Веда интересуется родственником художницы.
— Мне кажется, махнет в Судак, к своей пассии. Последний вечер!
Ширяева снова оглянулась, на долю секунды Денисов задержал ее взгляд — рассеянный, вместе озабоченный. Может, она действительно надеялась встретить кого-то на писательском пляже, в Коктебеле, в день приезда?
«Волынцева?!»
Этим человеком, однако, никак не мог быть молоденький сержант, с которым Денисов познакомился в первый день пребывания в Доме творчества. Сержант уже некоторое время, стоя у входа, пытался обратить на себя внимание московского оперуполномоченного.
Денисов понял. Выбрав удобный момент, поднялся, пошел к выходу.
Начальник милиции вел прием. Когда Денисов вошел, он заканчивал разговор с парнишкой-отдыхающим. Неулыбающийся, черноволосый — парнишка был похож на палестинца, несмотря на явное «оканье» и «ч», близкое к «ц».
— У хозяйки две дочери, обе незамужние, деликатные, тактичные… — говорил он. — Но чувствую — попадаю в зависимость. Давят. А в Свече жена, ребенок. Хочу уйти — паспорт куда-то исчез…
«О, эти скромные дети наших хозяев!..» — подумал Денисов. Несколько минут он сидел тихий, еще не пришедший в себя после встречи на писательском пляже.
Он ничего не решил, но уже знал, что прибыл в Коктебель удивительно кстати.
«Все, кто был в мае, все здесь. Ситуация повторилась. Без Волынцева, но с участием оперуполномоченного!»
Электроника в кармане слабо пискнула.
— Я поговорю. — Лымарь записал адрес. — Постараюсь помочь…
— Спасибо. — Парнишка пошел к дверям.
— Ты просил Пашенина узнать, кто поменял звонок на даче Роша? — спросил Лымарь, пользуясь минутой, пока, кроме них, в кабинете никого не было. — Тут не ясно. Художница человек всеми любимый и уважаемый. Ей несут все необычное — старые картины, книги, дары моря.
— Так.
— Кто-то заметил, что на двери старый дребезжащий звонок. Поставил новый.
— Давно?
— В мае. Перед ее отъездом.
— Что за человек?
— Не помнит.
— Она жаловалась на старый звонок?
— Нет! Но все видели, что он ни к черту. Конечно, ты мог бы сам с ней поговорить. Но я не стал бы этого делать. Поверь. Я давно имею дело с творцами. Их женами, детьми… Тут надо такт. Привычку. Можешь взволновать — и весь приезд насмарку! Не напишет и строчки… — Денисов вспомнил бесстрастно-вежливую женщину-регистратора Дома творчества. Отсюда все и начиналось: «Их нельзя беспокоить!»