— Тамара объяснила, где у нее что лежит… Мы с вами можем пройти взять. В этом же здании…
Денисов сложил почту на стол, быстро начал просматривать. Он сразу заметил: большинство отправлений не имело обратного адреса; их некому было возвращать да и не имело смысла — в почте не содержалось ни служебной переписки, ни пакетов с рукописями.
Ничто не привлекло его внимания. Остались открытки вперемежку с телеграммами, в большинстве поздравительными:
«С днем рождения…», «С днем рождения…» Он быстро проглядывал адресаты. «Левину…», «Расуловой Идиллии Лятифовне…»
Что-то дрогнуло в нем, когда он прочитал:
«Настасьевой…» «Анастасьевой…» «Анастасия»!
Еще телеграмма.
«Она уехала, не получив их…»
Открытки и телеграммы были направлены из Харькова. Денисов по-прежнему ни в чем не был уверен: корреспонденция была без подписи.
Он внимательно прочитал текст, сомнения сразу исчезли: Ланц цитировал себя:
«…Даже сегодня сердце начинает громко стучать, когда вспоминаешь молчание неба и гор над нами, твой шепот. И представляешь площадь Вогезов, о которой ты говорила, остров Сите…»
Телеграмма состояла из списка авторов, названий книг, подлежащих включению в план какой-то редакции или библиотеки — длинный странный перечень: Грэм Грин, Джон Апдайк, «Вечная радость» Симона Соловейчика, «Большие надежды»…
Понятным только ему и Анастасии текстом Ланц телеграфировал все о том же, без конца повторявшимся в эссе: «вечная радость», «большие надежды»… Да и ключевая фраза была также знакомой по рукописи:
««Давай поженимся»». — Джон Апдайк…»
Цветистые фразы — Денисов понимал — должны были затушевать смысл на случай, если бы корреспонденция Анастасии, несмотря на все предосторожности, все-таки попала в чужие руки.
Были в открытках абзацы, не встречавшиеся в эссе:
«…По-прежнему ли море полощет в темноте белые стерильные бинты коктебельского прибоя? — начиналась одна из корреспонденции. — Гуляют ли вечерами по набережной счастливые мужчины и женщины? Мне снятся наши походы в Орджоникидзе, в Курортное, в Старый Крым, слышится тугой звук нежно-зеленоватых пушистых мячей…»
Когда протокол выемки корреспонденции был подписан, регистратор молча подвинула реестр-алфавит к Денисову. Он был раскрыт на списке отдыхающих, чьи фамилии начинались с Н. Денисов просмотрел его, перевернул страницу: фамилии Настасьевой в реестре не было.
— Хотя бы примерно, — регистратора захватила настойчивость, с которой он вел свой казавшийся вначале бесперспективным поиск. — Представляете, какая она из себя?
— У меня ее литературный портрет. — Денисов достал рукопись, довольно быстро нашел страницу. — Вот.
Регистратор читала серьезно, Денисов следил за взглядом, перебегавшим по строчкам,
«У нее большие глаза, округлый подбородок, на белом с желтыми пятнышками пирамидальном лице змеистые прекрасные полные губы Моны Лизы. Длинные сложные уши с серьгами из сердолика под цвет бус. Глаза серо-голубые. В минуту близости…
— взгляд регистратора дрогнул, но она спокойно дочитала абзац, — они становятся голубыми, на редкость выразительными. В них открытость, нежность — все, что в другое время она боится выказать. Невозможно солгать, когда двое физически и духовно обнажены…»
Регистратор покачала головой, ничего не сказала.
— Там еще, — Денисов показал абзацем ниже:
«…В минуты внутренней свободы я вижу шагающего впереди толстенького Ламме Гедзака женского пола, в шортиках-мешочке, удерживающем толстую попку каплуна, желтую куртку-ветровку, сползшую набок, морщины на шее. Откуда у этой чужой немолодой женщины такая власть надо мной? — думаю я».
— Нет, — она вернула страницу, — не представляю.
Денисов набрал телефон начальника поселковой милиции, Лымарь был на месте.
— Есть харьковские телеграммы Ланца… — Он продиктовал номера, даты. — Надо срочно запросить данные отправителя.
— Хорошо. А что адресат?
— Проживающий в Доме творчества не значится.
— Жаль, — искренне сказал Лымарь, — можно было проследить ночной маршрут Ланца.
Он имел в виду фразу из эссе: «Я увидел, как Анастасия проскользнула между двумя кипарисами, вошла в подъезд…»
В горячем песке грелись турки с кофе по-восточному, в плоской вазе лежал черпак для сахара.