Другое — то, что допускало многочисленные истолкования, не давало прямого выхода на цель — оставалось неповрежденным. Так было и в этот раз.
Он убрал рукопись, снова перелистал не полученную На-стасьевой корреспонденцию.
Одна из фраз в открытке при повторном чтении показалась любопытной:
«…слышится тугой звук нежно-зеленоватых пушистых мячей…»
Поначалу он и сам не мог себе объяснить, что в ней.
Молоденькая официантка поднялась, чтобы убрать со стола, в кофейной работали одни практикантки.
Денисов вышел, сразу почувствовал себя как у раскаленной печи. Жара еще больше усилилась. Люди возвращались с пляжа, несли на руках сонных разомлевших детей.
На рынке торговали персиками, луком; рядом в комиссионной палатке было прохладно, витрины предлагали мед и некрупную фасоль, охотников до них не предвиделось. Молодая продавщица смотрела в окно, отсюда была видна главная улица — пустоту ее время от времени нарушала какая-нибудь из машин, направляющаяся в Феодосию или Судак.
Денисов продолжал думать о строчке в почтовой карточке.
Его жизнь никогда не была связана с теннисом, хотя на фабрике у Лины присланный откуда-то по окончании института энтузиаст на первых порах организовал секцию, и Лина записала обоих. Но энтузиаст вскоре перешел на новое место, секция распалась, Денисов так и не был ни на одном занятии.
Правда, еще раньше, когда жили в Булатникове и ему приходилось возвращаться домой пустынной дорожкой по ночам одному, он примерно с год таскал в руке упругий сероватый мячик — развивал кисть.
У междугородных автоматов снова стояла очередь, Денисов подошел к дереву, заменявшему доску объявлений.
«Старик, — появилось новое сообщение. — Звонил Анатолий…»
Записку «Приезжают завтра» сменил чистый клочок бумаги, поднятый на ту же двух с половиной метровую высоту.
«По-видимому, знак о том, что депеша получена…» — подумал Денисов, поворачивая к себе.
Бабуся-сторож в воротах Дома творчества признала его: едва Денисов полез в карман, закричала приветливо:
— Ходы так! Ишо два дежурства. У кино, у душ… Гуляй!
Он спрятал пропуск.
На территории Дома творчества жара чувствовалась не так сильно. Вокруг деревья. В центре, рядом с авиакассой, группа отдыхающих ждала кассира, все знали друг друга — неспешно что-то обсуждали. С киноафиши за ними следили внимательные глаза Исаева-Штирлица.
Денисов свернул на боковую аллею. С расположенного поблизости теннисного корта все время, пока он двигался от входа, доносились короткие тугие удары, о которых писал Ланц.
У корта Денисов остановился.
«Ланц полюбил все, связанное с Анастасией, — подумал он, — и от этого взгляд его становился иногда необыкновенно острым и изобретательным…»
Кроме игроков, за сеткой было немало наблюдавших. Скамью занимали несколько молодых женщин, здесь тоже все были знакомы между собой, весело перешучивались.
Среди игравших Денисов увидел Мацея, поэт играл в паре с худощавым, в очках, блондином, занимавшимся йогой на пляже. Игра у Мацея не ладилась, партнер делал вид, что его это не трогает, бесстрастность, однако, давалась ему с трудом.
Денисов подождал, пока Мацей и его партнер проиграли, — это не заняло много времени.
— А-а, сосед… — Мацей был расстроен, даже не пытался это скрыть. Он направлялся домой. Шли рядом. — Данные у меня неплохие. И реакция. Я знаю. Практики мало! Восемь лет вообще не брал в руки ракетку. А до этого — от случая к случаю. Правда, в детстве занимался. Юношеский разряд… — Мацей достал трубку. — Спички с собой?
— Нет.
— Потерплю. — Огромный живот колыхнулся, Мацей предпочел его не заметить. Надвинул шапку на глаза.
Мимо двухэтажных корпусов, бильярдной они двигались в направлении столовой, к финским домикам.
— Теннисные мячи… — спросил Денисов, помолчав. — Всегда белые?
— Наши всегда. Других я в продаже не видел.
— А зеленые? Точнее, нежно-зеленые? — Он процитировал Ланца.
— Пушистые… — Мацей кивнул. — По-моему, их привозят.
— Видели?
— Только раз. У игрока экстра-класса.