— Можно брать?
— Минутку! — Королевский обернулся к свидетелям. — Посмотрите, пожалуйста, костюм на нем тот же самый?
— Я не знаю. — Сазонов отошел. Жена его подошла ближе:
— Он. Новый и весьма элегантный.
Носилки качнули, поднимая, Денисов проводил их глазами.
Свидетели уехали. Денисов по рации нашел младшего инспектора:
— Где находитесь?
— Временная камера хранения… — Это были все те же вагоны, стоявшие на приколе у вокзала.
Оперативная группа разыскивала портфель погибшего среди сданной на хранение ручной клади. Отрабатывалась «школа»: преступник мог оставить портфель на время, пока все успокоится, и осторожно взять его потом — через подставное лицо или лично — вместо того чтобы ночью нести с собой заметную наметанному глазу вещь. Не исключалось и то, что погибший сам по какой-то причине сдал портфель на хранение.
— Пока ничего?
— Нет, — отозвался Ниязов. — Готовимся к следующему этапу…
Следующим были автоматические камеры хранения, ячейки-автоматы. Все шесть тысяч. На каждой следовало удалить контрольный винт, ключом-«вездеходом» захватить изнутри невидимый снаружи рычаг запорного устройства.
— Вещественных доказательств почти нет, — по пути в отдел Бахметьев подытожил результаты осмотра. — Никаких документов, никаких личных вещей… Новый костюм… — Бахметьев на ходу провел по лицу платком. — Карманы, кроме заднего брючного, заклеены пленкой
Эксперт-криминалист, следуя занудливой дотошности, не мог не уточнить:
— Фирма «Аро, Вест-Берлин». Размер 50А.
— В каком-то магазине получили же эти костюмы… — Бахметьев как бывший работник ОБХСС привычно делал ставку на бухгалтерские документы, накладные; Денисов вздохнул. — Ничего, найдем! Человек не иголка! — Это было его любимое, по сути своей, программное заявление.
Подошел Сабодаш. Ему удалось вырваться из дежурной части, чтобы доложить Бахметьеву не по рации, лично:
— Звонил Кравцов. Он разговаривал со звенигородским дежурным, который ездил к Окуневым. Им ничего не известно, обещали минут через тридцать собраться, выехать в Москву. Кравцов перехватит их по дороге.
— Надо будет завезти в Лефортовский морг, предъявить труп на опознание.
— Понял, — кивнул Сабодаш.
— Окуневы предполагают, кто мог приезжать?
— Нет.
— Кого-нибудь ждали на этих днях?
— Кравцов спрашивал. Нет. Окунев — доцент, заслуженный врач. Много учеников, друзей. Можно думать на любого.
— Дождемся результатов опознания. А что домработница?
— Окуневых? Тоже едет сюда.
— Припоминает, кто ей звонил?
— Говорили с ней. «Никто не был, никто не звонил». «Телефон и адрес Сазоновых никому не давала, никто не просил».
— В общем, о пострадавшем по-прежнему ничего не известно. Так? — Бахметьев обернулся к следователю.
Денисов пошел один, привычно присматриваясь к перрону.
У багажного отделения под арку осаживала машина с мусоросборниками. На одном Денисов увидел дату мелом и отметку — «8 пл.».
«Восьмая платформа…»
Мусоросборники с пометками, где каждый из них находился в ночь происшествия, перевозили на задний двор.
IV. ЛИСТЬЯ ИРИСА
Первую ночь в Коктебеле Денисов провел беспокойно. Проснувшись затемно, включил свет. Сразу взялся за рукопись. Ему все казалось, что между строк о несчастной любви скрыто главное — обстоятельства и причины происшедшего.
«Ты настояла — покидаю Туву раньше срока. Сумки уложены. Я, как приговоренный к казни — наступает минута, когда он смиряется с участью. Не колотит в дверь, не просит бумаги, чернила. Не плачет, не кричит о невиновности. Он принял судьбу, сломлен, исчерпал свои силы, согласен исповедоваться… Я боролся каждый час. Ты не изменила решения. Утром я пройду мимо теннисного корта, мимо твоих окон… Может, кто-то из мужчин когда-то обидел тебя и ты мстишь?!»
«Тут же на берегу Анастасия, наконец, целует меня. Завтра я уезжаю. Я получаю маленькую порцию любви -то, что было бы мне наградой в первый день. Я даже испытываю неловкость за то, что не очень благодарен! Мы проводим вместе весь день. Говорим. Вечером сидим у моря. «Мы, как в 19 лет, Ланц. Потерпи дорогой. Не торопи. Старые ценности приходят ко мне. Я люблю тебя сегодня…» Даже теперь она говорит — «сегодня». Иду собираться. «Хорошо, что ты едешь. Я должна побыть одна». Она возвращается в дом с кипарисами у подъезда…»
«Беда, что кипарисы у каждого дома», — Денисов отодвинул рукопись.
Когда он спустился к пляжу, на море стоял полный штиль.
«Трудно рассчитывать на успех, — подумал Денисов, -когда ничего не знаешь о человеке, кроме того, что он мертв, имени, которое он сам себе придумал, и того, что вырос в неполной семье работника системы коммунального хозяйства… «В детстве посещал детсад горкомхоза…»