Он достал уже изрядно потрепанные страницы:
«В другой жизни мы будет вместе с детства…»
Некоторые мысли автора были навязчивы, бесконечно варьировались, нигде, впрочем, полностью не повторяясь:
«Идем в горы. Анастасия называет любимые места, но ничто уже не может ничего изменить. Она стесняется показаться со мной. Все катится к чертям. После ужина она уходит спать. Я приношу ей второе одеяло. В ее жизни нет места для меня! Как унизительно она разговаривает:
— Я искал тебя…
— Меня многие ищут.
Как прощается:
— Пока! — на мое «целую!».
Или:
— Чава-какава! — Ничего серьезного между нами!»
Денисов поднялся, постоял.
На кладбище внизу, когда Денисов проходил к нему, было тоже безлюдно, тихо. Юркие ящерицы, облезлый кладбищенский кот. Ржавые каркасы венков. За небольшой оградкой внимание его привлек крест, вделанный в островерхую треугольную оправу. Денисов подошел — похоронена была мать поэта:
«Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина. 1849-1923».
Ланц писал:
«Утром просыпаюсь в твоих хоромах бездомной голодной собакой, какой и был до нашей встречи. Содержит ли наша жизнь некий урок, который будет подведен в конце? Соединятся ли конец и начало?»
Денисов взглянул вниз. На секунду между кипарисами мелькнул красный кузов пикапа, там шла центральная улица. Было по-прежнему тихо и пусто. Саманно-желтая сухая выгоревшая трава. Зной. Легкое качание стерни.
На клумбе у Дома культуры краснели цветы, проходя, Денисов не сразу их узнал. Потом вспомнил: «Герань…» С чьей-то легкой руки цветы объявили мещанскими. Изгнали со всех подоконников. Так же быстро однажды перестали говорить «Будьте здоровы», если человек чихал.
Снова появился пикап, у кладбища завернул к кому-то во двор.
Читать все подряд было трудно, тем более что главное Денисов знал твердо — эссе Ланца не могли впрямую помочь ни установлению личности автора, ни обстоятельств, предшествовавших его гибели.
«Отца я не помню, мне не в чем его винить.
С грудным молоком получил я рабскую кровь, тщеславие, убогое представление о подлинных ценностях. Как и мать, завидовал тем, кто добился успеха, так любители с завистью смотрят на профессионалов и пытаются быть как они. Я не избежал этого. У матери моей была единственная радость — денно и нощно заботиться, чтобы я был сыт и здоров, и одет, если не лучше, то не хуже многих. А, оказывается, нищенствовала и голодала душа…»
Денисов оторвался от рукописи.
Он не сразу заметил: молодая, с сумкой через плечо женщина уже несколько минут возилась с ключами у двери в читальный зал. Пора было спускаться.
— Помню… — Библиотекарша только на секунду прикоснулась взглядом к фотографии. — Приходил.
Денисов почувствовал мурашки, опустившиеся к коленям: он молча смотрел на нее.
— Уверены, что не ошиблись?
— Абсолютно точно.
V. ЛИСТЬЯ ИРИСА (Окончание)
— Могу даже сказать — во что он был одет, когда к нам заходил…
Библиотекарша Дома культуры в Коктебеле — маленькая крашеная блондинка — тоже заволновалась. Когда Денисов вошел, она сидела за столом с восьмым — свежим номером «Немана», в котором печатался детектив. Людей в читальном зале не было.
— …Сорочка из цветных лоскутков. Очень модная. Один погон белый, другой синий. Планка красная. А что? Что-нибудь случилось?
— Нет. Давно его видели?
— В начале лета. Может, весной.
Данные совпали.
Денисов отошел к креслу, оно стояло в трех шагах, у окна. Ни в коем случае нельзя было спешить верить в удачу.
— Как вас зовут?
— Валя. — Она не назвалась полным именем или именем-отчеством. Между тем ее предстояло допросить. — Потом еще раз видела. На улице.
— Далеко?
— У рынка. Я шла на автобус. Рано утром.
— Он был один?
— Один. Нес пионы.
Значит, весной.
«Я мог не спросить: «Что он нес?» — подумал Денисов. — Не узнать про пионы. Не уточнилось бы время… — Задним числом это всегда удивляло. — Задаешь вопросы, когда хотя бы приблизительно знаешь, что ответят…»
Библиотекарша была идеальным свидетелем — вопросы не требовались:
— Он шел к Дому творчества.
— Много позже того дня, когда приходил к вам?
— Примерно в то же время.
— Почему вы его запомнили?
Она улыбнулась.
— Пансионатские мало к нам ходят — у них свои библиотеки. Главное же — из-за сорочки…
Читальный зал помещался на втором этаже: два стола, несколько стульев; стенды с тематической литературой. На столе и на тумбочке лежали газеты. Дальнюю часть помещения занимали книжные полки. За окном тянулась холмистая полоса.