Я набрасываю на себя халат, открываю окна и, оставив дверь распахнутой, выхожу в коридор. Здесь все так же сумрачно, несмотря на ясный день. За это я его и люблю. Этот коридор — словно артерия в теле нашей квартиры, ведущая к самому сердцу — кухне. В кухню чаще всего приходят самые свои. Готовят, изредка бьют чашки, варят кофе, спорят, курят, рассевшись на подоконниках и свесив ноги в окно. Иногда трахаются. Хотя я бы не стала — на столе постоянно полно крошек, потому что Клэр ест за ним круассаны по утрам и бросает сухие хвостики там же, рядом с пустыми чашками.
Дверь к Клэр закрыта. Я не стучу, просто иду дальше.
Ванна занята. Во рту гадкий привкус после вчерашнего сладкого какао с ромом и сигарет. Хочется прополоскать горло, не говоря уже о том, чтобы почистить зубы, и я иду в кухню. Оттуда уже пахнет кофе. С кардамоном. Значит, сварила его не Клэр.
Проходя мимо зеркала, я бросаю на себя быстрый взгляд. Бархатный темно-зеленом халат с вышивкой достоин какого-нибудь шейха, но из-за роста и худой шеи под длинными каштановыми кудрями я похожу не на наложницу даже, скорее на мальчика из гарема. Я усмехаюсь себе уголком рта и закуриваю.
— Стой!
Я не успеваю переступить порог. Мишель стоит ко мне спиной, вытянув руку со смартфоном. Я знаю, что она слегка улыбается, самыми уголками рта. Хотя голос звучит серьезно.
— Назад. Ещё. Тео, ты все ещё в кадре.
Я пячусь, пока не натыкаюсь затылком на бра. Металлический тюльпан кусает меня острым лепестком за затылок. Маленький укол — и накопленное раздражение с шипением вырывается наружу.
— Голод важнее сторис, — я врываюсь в кухню, как монголы в Китай. Мишель капитулирует. Только громко цокает языком. Она в широкой, расшитой бисером тунике. Солнце путается в стеклярусе и золотых нитях. Из-под туники торчат длинные загорелые ноги. Мишель шлепает босыми ногами по грязному паркету и усаживается на подоконник.
Смахнув пепел в мойку, я аккуратно пристраиваю сигарету на металлический край и принимаюсь умываться.
— Сегодня вас приветствует утренняяТео во всей красе, — Мишель наводит на меня камеру. Я понимаю это по голосу. Ее «голосу для камеры». Вода течет по запястьям, в рукава халата, капает с подбородка. Не оборачиваясь, я показываю в камеру фак. Мишель хохочет.
— В кибер-будущем ты бы воткнула себе глаз-камеру, чтобы все сразу транслировалось в сеть? — я промокаю лицо тонким кухонным полотенцем и смахиваю с подбородка пару сухих хлебных крошек.
Мишель снова смеется и пожимает плечами.
— Тебе то что? У тебя даже аккаунта нет.
— А зачем? Мишель, кофе!
Но джезва уже извергается на плиту, заливая слабый огонек конфорки, затапливая все черным, пузырящимся.
Мишель ойкает. Воздух заполняет запах горелых зерен, кардамона и почему-то хлеба. Пока я распахиваю окно, Мишель собирает тряпкой кофейную лужу. В этот момент в кухне появляется Поль. Полю восемнадцать, он смуглый, кудрявый, носатый и красивый. Фамилия у Поля Леви. Мишель нашла его на подготовительных курсах по истории, и уже три недели он почти живет здесь.
— Кофе пахнет… ого, — Поль останавливается в дверях, морщится. Обводит взглядом кухню. Тугие кудри у лица мокрые. От него пахнет мылом и зубной пастой, короткие волоски в вырезе просторной футболки тоже влажные.
— Так что, кофе нет?
Он подходит к Мишель почти вплотную и заглядывает через плечо. В этой квартире Поль самый высокий. От разговоров с ним у меня ноет шея.
— Какая дедукция, Поль! — Мишель швыряет тряпку в мойку, сшибает джезву и пустой стакан. От звона все слегка приседают. Поль отступает к подоконнику и берет у меня сигарету. Мишель гремит посудой.
Сегодня день шума и ярости.
— Чего она? — спрашивает Поль шепотом.
— Ничего! — отзывается Мишель, прежде чем я открываю рот. — Тео вертится под ногами и отвлекает меня!
— Я не дала ей сделать сторис.
Мишель обжигает меня взглядом, а я вспоминаю, что хотела почистить зубы. И вообще пора привести себя в порядок.
— Вы не видели Клэр? — вспоминаю я в дверях кухни, но не получаю ответа. Мишель и Поль стоят у окна в обнимку, ослепительно яркое солнце отражается в грязном стекле и распарывает кухню надвое. Они стоят на свету, в клубах табачного дыма и искрах солнечной пыли. Теперь нас разделяет не пара метров по вытертому до желтизны паркету, а несколько десятилетий и пустыни междумирья.
Через пару минут, когда я принимаю душ, кто-то громко колотит в дверь ванной.
— Ты хочешь что-то из булочной? — кричит Мишель. Ее звонкий голос отражается от кафельных стен, почти заглушается воем труб. Приходится слегка прикрутить воду, чтобы ответить.
— Печенье, арахисовое. Спасибо, Мишель, — прибавляю я. Она не отвечает, только еще раз ударяет в дверь ванной.
Когда вместе с клубами пара я вырываюсь в коридор, в квартире царит редкая тишина. В окно слышно курлыканье и щебет, и трамвай на кольцевой, и шум проспекта, но все это — снаружи. А здесь, внутри, все замерло. Квартира превратилась в музей, в воспоминание. Я словно вошла в одну из картин Джима Холланда.
Апрельское солнце хлещет в квартиру. В совершенной неподвижности на блестящем полу лежит решетка окна. Ещё несколько слепящих квадратов впились в обои, косяки, стекли по спинке стула в кухне. Воздух ломкий и свежий, кажется, его можно схватить руками, так он напитан светом.
В гостиной после вчерашних посиделок уже убрано. Бесшумно и осторожно я выуживаю из-за дивана подушку и сажусь у дальней стены. Отсюда открывается вид на окна. Солнце врезается в пыльные стекла, так что улицы за ними почти не видно. Я сижу в тени. Простой коричневый стул с жёсткой спинкой, оставленный кем-то в пятне света у балконной двери, медленно становится все более нереальным. В воздухе золотится пыль. Все обретает четкий, сияющий контур.
Я все ещё не могу отвести взгляд, когда в дверях появляется Мишель. Бисер на ее тунике ловит солнечные лучи.
— Мы принесли завтрак! Тео, поднимай попку… Что ты делаешь?
За ее плечом топчется Поль. В руках у него большие бумажные стаканы
— Красиво, — я снова перевожу взгляд на стул. — Давайте позавтракаем здесь? Солнце скоро уйдет.
Мишель молча смотрит в сторону окон, потом на меня и просачивается в гостиную. Я уступаю ей подушку — мой халат куда длиннее ее туники. Поль на мгновение заслоняет мне солнце, а затем садится с другой стороны.
Мишель коротко шуршит бумажным пакетом, Поль передает всем кофе.
Никто не произносит ни слова. Мишель бесшумно вынимает телефон и делает снимок.
========== — 3 — ==========
Днем я еду в библиотеку. За три часа конспектирую две статьи и скармливаю уткам полбатона. Ещё половину съедаю сама вместе с голубым сыром и мелкими томатами, по консистенции и вкусу похожими на теннисный мяч. Недозрелый, кисловатый теннисный мяч.
Несмотря на неистово яркое солнце, в парке прохладно. Я сижу на траве и уже через десять минут чувствую, как холод просачивается под пальто и брюки. Толстые утки, переваливаясь, выбираются на утиный остров в середине пруда и рассаживаются у берега. Им, кажется, совсем не холодно. Но эти ребята всю зиму рассекали ледяную воду.
— Знаешь, хлебом ты убиваешь уток!
Я замечаю девчонку, только когда она подходит почти вплотную. Голос у нее слегка хриплый и тихий, как шорох плотной бумаги. Лица я не вижу — солнце бьет в глаза, как ни заслоняйся. Девчонка с бумажным голосом выглядит просто размытым темным пятном.