Палач неподвижно стоял возле стула. Внезапно меня поразило его сходство с осужденным, но, пока я раздумывала, в чем оно заключается, одно из лиц уже скрыла черная повязка. Марсьена усадили на низкий стул с очень короткой спинкой и связали по рукам и ногам.
Мне рассказывали, что осужденные видят под этой повязкой куда больше, чем за всю прошедшую жизнь. Может быть, среди промелькнувших воспоминаний Марсьен уловил и остановил одно. Я тоже представила себе эту картину. Ему одиннадцать лет. Он собирает упавшие орехи на лугу Праньена. Трава намокла, и он возит по ней ногой, чтобы отыскать то, что ищет. Найдя орех, он пытается расколоть его ударом каблука, но скорлупа не поддается, вдавливаясь в рыхлую землю. Он бормочет ругательства. Потом хватает камень и бьет им по ореху. Тот оказывается пустым. К счастью, его карманы битком набиты другими… «Убирайся!» — кричит ему издали какой-то человек. «Орехи — они для всех!» — отвечает Марсьен, но все же уходит, продолжая попутно шарить в траве. Он возвращается домой. Кухня пуста, огонь в очаге погас…
Сознавал ли он близость толпы, откуда неслись жалостливые возгласы и молитвы? Я почувствовала себя в западне между двумя страхами и оглянулась. Многие зрители сбежали, заранее испугавшись жестокого зрелища; те, кто охотно сделал бы то же самое, но не мог выбраться отсюда, теряли сознание, оставаясь на ногах в плотном окружении людей. Я видела искаженные лица, и их бледность, такая странная под ярким солнцем, уподобляла сборище толпе мертвецов.
Палач подошел к председателю суда и протянул ему для осмотра свой обоюдоострый меч; сверкнувший отблеск лезвия больно полоснул нам глаза.
Казнь свершилась мгновенно. Голова скатилась. Тело Марсьена Равайе, залитое кровью, было сброшено с помоста вниз.
Потом пришлось ждать еще четверть часа. Пальцы тетушки Агаты мертвой хваткой стискивали мое запястье. Помощник палача вытирал стул. Палач накинул белый плащ и пошел за Реми Каррозом.
А в саду стояла весна.
Реми протянул руки, и их связали ладонь к ладони. Он даже не оглянулся на Теоду: она и так была в нем. Все, что он сумел узнать и сохранить в душе за свою жизнь, осталось в неприкосновенности. Он ничего не потерял. И никто ничего не смог отнять у него. Когда он ступил на эшафот, люди поняли, что такое Реми. Вся сила этого тела, помогавшая ему валить десятки елей, без устали преследовать серну или кабана, часами нести Теоду через лес, раскрылась в этот смертный час, хотя он ни единым жестом не выказал ее, — раскрылась в самом приятии возмездия.
Палач проявил непонятную медлительность — или то было колебание? — при последнем туалете осужденного. Ему отрезали волосы у шеи и ворот одежды. Ни солнце, ни люди так и не смогли распознать под густыми ресницами его сумрачные глаза, чей взгляд ни на чем не останавливался, и, когда на них легла черная повязка, лицо Реми почти не изменилось.
И опять сверкнул меч. И второе обезглавленное тело упало рядом с телом Марсьена, в ожидании Теоды.
Вот кого на самом деле ждала толпа. С того момента, как ее вывели и показали части зрителей, они думали только о ней, а те, кто мог ее рассматривать, уже не спускали с нее глаз.
Она рассеянно слушала шепоток своего исповедника, изредка односложно отвечая ему; все ее внимание поглощала толпа. Никогда еще на нее не обращалось столько взглядов, и она с улыбкой на губах искала свое отражение в каждом из них.
— У нее такой вид, будто она счастлива… — промолвила тетушка Агата. Какой-то человек рядом с нами наклонился к своему соседу и шепнул:
— Она ведь тоже незаконнорожденная. Сразу видать, что ей не нужно было и на свет-то появляться: такие красивее прочих и умнее, только жить по-людски не хотят…
Внезапно Теода заговорила.
— Ты здесь, Мари! — громко сказала она.
В толпе столичных жителей она разглядела девушку из Терруа. Потом добавила еще несколько слов, которые я не расслышала, как, наверное, и другие, которые пересказывали их впоследствии на все лады.
Когда палач пришел за ней, ее поведение ничуть не изменилось. Мягким жестом она отвела от себя веревку и, проворно опередив палача, пошла к эшафоту. Очень прямая и вместе с тем гибкая, она поднялась по ступеням, приподняв юбку и стараясь не замочить в лужах крови подол и башмаки. Подойдя к стулу, она села.
И все же она обернулась к трупам обоих мужчин, с немым призывом в глазах. Может быть, в этот миг она почувствовала себя совсем одинокой?