- Может, я чем могу помочь? Поговорю с главной или на комиссию пойду. Это здесь, в больнице?
- Да, внизу. Завтра. Спасибо вам большое, но я, правда, не знаю... Там интриги - у всех свои кандидаты. Там, говорят, дают взятки, но я не уверен. Это слухи. Я не знаю, кто берет, сколько и когда нужно дать. Вот, вот у меня здесь характеристики, рекомендации...
Он протянул мне прозрачную фиолетовую папку, в которой лежало десятка два документов.
- Ну, вот видите,н сказал я.н Какая у вас кипа.
- Да, да, это со школы - и с Белоруссии, и с общества слепых - я там преподавал... И с жека... Два года это все собирал.
- Вы же еще и отсидели. Вас реабилитировали?
- Да, да, там есть.н Вацлав нервно застучал тонким пальчиком по фиолетовой папке.н Но, знаете, все же оккупация. Там, на комиссии, по-разному на это смотрят.
- Даже теперь?
- Нэвжели ж нет?! Там ветераны, они прежней закваски. Они воевали, а я...
- А вы в гестапо прохлаждались.
- Вот именно, так они и говорят.
- Ну ладно, пойду-ка я завтра на это судилище и попробую стать вашим адвокатом.
Не спалось. Мучила жара. Болел глаз. В коридоре ходили, двигали кровати. Несколько раз привозили больных по "скорой". В полудреме все путалось: всплывали слепые лица ветеранов из комиссии, и это были мои соседи по палате. Ветераны сидели на пляже. Лысый дядя Леша поднимал с песка графин с водой. По краю графина сплошь был песок. Дядя Леша пил из графина, выплевывал песчинки и говорил: "Развели, ё моё, экологию".
Часа в четыре ударила сильная гроза. Прошел ливень, и сразу похолодало. Утро было серое. Володя у окна надрывно кашлял. Вчерашний мой адвокатский азарт куда-то улетучился, и я не представлял, как приступить к делу. В самом воздухе было что-то нехорошее. Все впали в угрюмость и неврастению. Валера, сосед справа, пил кефир, проливал его на майку и, постукивая кулаком по колену, бормотал: "Сходила моя Элка налево. Вот чувствую, в эту самую ночь сходила налево". В коридоре стало тесно - привезли новеньких, а в палатах мест не было: кровати стояли вдоль всей стены до самого буфета.
Из буфета шел Вацлав Иванович, держа впереди себя чайник с кипятком.
- Во сколько ваше судилище? - спросил я.
- Еще в одиннадцать. Знаете, я думаю, они вас не пустят. Они никого не пускают.
Мы вошли в его клетку без окон. На кровати распластались черные брюки, а низ правой штанины лежал на тумбочке. Казалось, маленький невидимка разлегся в развязной позе и неслышно храпит. Вацлав Иванович накрыл брючину на тумбочке полотенцем и стал медленно водить по ней горячим чайником.
- Зачем это вы?
- А-а! Надо прилично выглядеть. Я всю ночь их гладил. Все равно сна нет. Мне дали чайник, я сам кипятил. А потом вот сломался штепсел (он произнес "штепсел" без мягкого знака), стало надо ходить в буфет. Сейчас уже скоро конец.
Водить чайником с водой было неудобно и жутко опасно. Слепой... с кипятком... в комнате без окон... и эти маленькие брючки с маленького тела. Картинка была настолько жалостная, что проснулось во мне спасительное раздражение: чего он в самом деле?.. "Чего он наворачивает?" неприязненно думал я о Вацлаве Ивановиче, направляясь в кабинет завотделением.
- Я, конечно, буду на комиссии,н сказала мне Любовь Владимировна.н Но голоса у меня там нет. Я только докладываю. И вот что, голубчик мой, отступитесь-ка вы от этого дела, толку не будет.
- Любовь, свет, Владимировна, смотреть на него просто невозможно. Он какой-то втройне одинокий, в кубе одинокий, математически говоря.
- Да...н Ее сигарета потухла, она начала щелкать зажигалкой, встряхивать ее, но огня не было. Я протянул ей свою сигарету, и она прикурила от нее.н Да...н повторила она.н На всех на вас смотреть невозможно. Там, на комиссии, такие судьбы всплывают, что уже непонятно, кого жалеть, а кого...
- У него в питомнике даже знакомая собачка.
- Да знаю... Искра. Она занята, я спрашивала.
Окно распахнулось от ветра. Взлетели к потолку занавески. С подоконника полилась вода. Я с трудом наводил порядок. Любовь Владимировна не шевелилась. Курила.
- Но шансы у него есть все-таки? - спросил я.
- Мало.
Когда Вацлав Иванович явился в коридоре при полном параде - в черных коротких брючках с идеальными стрелками, в пиджачке на четыре пуговицы, при галстучке,н я и сам понял, что шансов у него ноль. Такой он был иностранный, чужой нашему миру. Без палки, с фиолетовой папкой в
руке, он держался очень прямо и походил на дипломата капитулирующего маленького государства.
С моей "защитой" все решилось само собой. Мы спустились вниз и увидели целую толпу слепых и провожатых возле двери комиссии. Выкликали по фамилии и каждый раз добавляли жестко: "Без сопровождения! Без сопровождения!"
Мы просидели около часа. Люди входили, выходили. Ответ давался не сегодня. Все это еще должно было рассматриваться, оформляться, кем-то утверждаться. Потом пришла сестра из отделения и вызвала меня на консультацию.
Я выписался из больницы, но продолжал заходить через день на осмотр, на процедуры. Пару раз принес гостинцы - хорошие конфеты заведующей, шоколадки сестрам, фрукты для Вацлава. Мы с ним спустились в сад и посидели на скамейке. Я еще раз предложил ему показать для журнала его теорему. Он странно заупрямился.
- Ну давайте, давайте, пусть они посмотрят,н настаивал я.
- Нет, надо все переписать. Я понял: там есть одно нечеткое место. Возможно произвольное толкование. Могут придраться. Я еще поработаю.
Говорили и про собаку. Я спросил: а нельзя ли просто купить такого поводыря? Вацлав засмеялся:
- Этому нет цены! Ни у кого нет таких средств.
Мелькнула мысль о сборе денег, об обращении по телевидению, о письме министру. Но дела... дела все туже напрягали время. Вацлав отодвигался на дальний план моей жизни. В больнице я бывал редко. Однажды Любовь Владимировна завела меня к себе в кабинет.
- Ну вот, отказали ему. Мы его выписываем. Если хотите, попробуйте дать ему денег.
- Сколько?
- Сколько можете. Только он вряд ли возьмет.
- Да, придется без собачки,н сказал мне Вацлав Иванович. Мы помолчали.н А неравенство,н заговорил он снова,н неравенство доказать можно. Я это чувствую нутром. Задача Ферма правильная. Если больше двух, то неравенство абсолютно. Это без дна, как вы говорите. Я это еще докажу.
Было жарко и ветрено. Неровные плиты двора были вычищены и высушены. Ветер продул и вымел каждую песчинку. За нашими спинами в больничном саду с морским шумом металась сирень.
- Вы завтра выписываетесь?
- Завтра.
Я хотел спросить: "Ну, и как же вы теперь будете?" - но почувствовал, что этого вопроса задавать нельзя.