– Эй, расслабься! – говорит Мария-Луиза, по-доброму постучав меня по плечу. – Не все так плохо!
– Я не думала, что весть о том, что я сестра Теодора, так быстро разлетится.
– Мы же друзья! А друзья все знают. Потому что только мы при случае сможем помочь друг другу.
– Надеюсь…
Мария-Луиза тихонько хихикает. Кидаю недоверчивый взгляд на нее.
– Что?
– Ты забавная, – говорит она и, отвернувшись, доедает яблоко.
Я тихонько вздыхаю. Быть может, все не так плохо, как я себе напридумывала в голове?
Я хочу откусить яблоко, но тут меня окликает Теодор. Я оборачиваюсь. Сводный стремительным шагом идет в мою сторону. На его носу огромный пластырь, вокруг которого наливается гематома. Но, по всей видимости, Теодора это мало заботит. Мария, не дожевав яблоко, тихо произносит:
– Святая дева Мария… Ну и страхолюд!
Теодор достигает нас и свирепо роняет:
– Поехали.
– Куда?
– Домой.
Мы с Марией-Луизой переглядываемся.
– И тебе привет, – говорит моя собеседница, с которой Теодор не поздоровался.
Гаденыш просто кивает ей.
– Последнюю пару отменили, потому что герр Нойман поехал в больницу со свинорылым.
– А! – восклицает Мария-Луиза. – Так вот с кем ты махался.
Теодор фыркает в ее сторону.
– И? – переспрашиваю я. – Можно идти домой? А как же твоя самостоятельная работа, которую тебе нужно написать, чтобы закрыть плохой балл?
– Если ты хочешь остаться здесь, то пожалуйста! – психует сводный и, развернувшись, идет в сторону парковки.
Я тяжело сглатываю. Ничего не понимаю, но, попрощавшись с Марией-Луизой, быстро поднимаюсь на ноги и, закинув лямку сумки на плечо, догоняю Теодора.
– Как себя чувствуешь?
– Хреново, – отвечает он, выругавшись по-немецки.
Ну да… Кто бы мог подумать, чтобы я спросила такую чушь? И так видно, что Тео не шибко прекрасно себя ощущает.
Дойдя до машины, мы молча в нее садимся. Я пристегиваюсь, Теодор тоже. Он практически срывается с места и везет нас обратно в милый дом, который, мне кажется, совершенно против того, чтобы я там находилась.
Вечером начинается самое неприятное шоу. Но обо всем по порядку.
Теодор не выходит из своей комнаты до самого ужина. Просто закрылся, и все. Мне же ничего не остается, как сидеть в своей комнате. Мама и Вольфганг уехали делать какие-то документы, я даже толком не поняла, что они хотят там сделать. Потому что мне все равно.
Но за час до их приезда я слышу, что Теодор с кем-то ругается по телефону. Не знаю почему, но кажется, что ему звонит отец. Я точно знала, что за рубежом взаимодействие учебного заведения и родителей – очень плотное. Но не представляла, что настолько. Хотя Вольфганг не раз упоминал, что Теодор частенько ведет себя слишком вызывающее. Вследствие этого, полагаю, такие звонки Вольфгангу – обычное дело.
Чем я занимаюсь все остальное время? Делаю домашнюю работу, которой очень много. Не представляю, как Теодор успевает делать ее всю при таком ритме жизни. Мне кажется, что в России задают намного меньше. Три доклада или практические работы кажутся мне совершенно плевым делом по сравнению с тем, что задали нам сегодня. Конечно, всю эту работу мне нести не завтра, а послезавтра, но, посмотрев внимательно расписание, я понимаю, что завтра ни черта не успею. Да и сегодня я уже клюю носом, сидя за столом.
Из коридора доносится скрип двери. Кажется, Теодор решил выйти из своей комнаты. Не обращая внимания, продолжаю дальше делать домашку. Раздаются три стука в дверь. Я в замешательстве поворачиваю голову и говорю: «Войдите». Дверь распахивается, и на пороге появляется Теодор.
Его нос принял… весьма ужасающий вид. Кожа начала синеть. Даже под пластырем видно, что Ганс едва не сломал Теодору нос. Настолько все плохо. Сводный переоделся в черную майку и черные рваные джинсы. Его татуировка все еще заклеена прозрачной пленкой, через которую по-прежнему видно покраснение.
Теодор стоит прямо, расправив плечи и сунув руки в карманы.
– Привет, – говорит он.
– Мы здоровались уже.
– Да, – отвечает Теодор и заходит ко мне в комнату, закрывая за собой дверь.
Я нервно тереблю шариковую ручку в руке, наблюдая за сводным. Теодор подходит практически вплотную ко мне. Интересно, что ему нужно?
– Что? – спрашиваю я, вопросительно вздернув бровь.
Теодор окидывает меня грустным взглядом, который прожигает до самых костей. Следом облизывает губы и, выдохнув, наконец говорит:
– Отец скоро приедет. Он в ярости от того, что случилось в институте.
– Ясно, – говорю ему.
– Поэтому ты скажешь, что Ганс домогался тебя, – строго произносит он.