Боль. Одиночество. Ненужность.
– Тео?
Голос отца разрывает музыку дождя. Капли барабанят по его зонту. Я не оборачиваюсь, лишь опираюсь о землю руками. Шумно дышу. Легок на помине!
– Зачем ты пришел сюда?
– Это единственное место, куда ты мог прийти после ссоры, – тихо отвечает отец.
– Я такой предсказуемый?
– Просто я твой отец, Тео. И знаю тебя лучше, чем себя.
– Ну-ну, – отзываюсь и делаю глоток из бутылки.
– Послушай…
Отец подступает ко мне ближе, но я не хочу оборачиваться. Злость – вот что я испытываю к нему. Но я не могу ругаться с ним в присутствии мамы, пускай и формально. Она все видит.
– Я был не прав.
– Ты думаешь, еще не поздно извиниться?
– Да, – твердо говорит отец. – Я думаю, что никогда не поздно.
Чувство ненужности сильнее пускает свои корни. Мне чудится, что они заполняют каждую клеточку. Беспощадные слезы продолжают литься из глаз.
– Я всегда любил твою маму, – тихо говорит отец, делая шаг вперед. – И был безмерно рад, когда узнал, что она беременна тобой.
– Ложь, – отвечаю я.
Но отцу все равно. Он продолжает дальше говорить.
– Здесь нет никого, кроме тебя и меня. У меня нет цели переубедить тебя в твоем сформировавшемся мнении. Я просто хочу рассказать тебе правду.
Я молчу. Позволяю бате вешать лапшу мне на уши.
– Хоть я и воспитан так, жалок на эмоции… это не отменяет того, что происходит внутри меня.
– Конечно… – выдыхаю я тяжело.
– Мы с мамой любили тебя. Очень сильно. И я сейчас люблю тебя… Но Нина…
Отец шумно выдыхает через нос.
– Послеродовая депрессия привела к пороку сердца. Ты же знаешь, что у мамы было слабое сердце?
Знал. Знаю. И буду помнить. Но ничего не отвечаю отцу.
– Ей было назначено сильнодействующее лекарство. Поэтому она не кормила тебя грудью, а ты до сих пор не любишь молочные продукты. Нельзя было подмешивать всю эту дрянь в материнское молоко…
Я сглатываю тягучую слюну. Молочные продукты я и правда не люблю, предпочитаю растительное молоко – например, овсяное. Тошнит от настоящего молока. И я никогда не понимал почему…
– Ей не становилось лучше, но и хуже тоже. Ты уже изрядно подрос, когда с мамой случился первый приступ, тебе было шесть.
Отец переминается с ноги на ногу. Я делаю еще один глоток, полагая, что так смогу заглушить саднящую боль в груди. Но это не помогает.
– Ее забрали в больницу. Я еще тогда тебе сказал, что маме нужен отдых.
Не могу смотреть на отца. Мне становится все противнее с каждой проведенной рядом с ним секундой. Но отец подходит ближе. Я чувствую, что он так же, как и я, смотрит на серый гранитный надгробный камень.
– Она решила вести дневник, чтобы сохранить важные моменты жизни.
– Ты лжешь, – заявляю ему, хотя сам уже не так уверен в своей правоте.
– Она начала вести его сразу же, как только ее выписали. Лекарства давали побочные эффекты, и Нина… – Отец делает паузу, тяжело вздыхая. – Твоя мама часто спала. Ты помнишь?
Раскат грома проходится по черному небу.
– Она больше не улыбалась так, как раньше, потому что болезнь начала прогрессировать. В ее зеленых глазах всегда отражались темные тучи будущего, серой пеленой застилавшие их.
Я шумно выдыхаю. Дождь словно давит на меня, падая быстрыми каплями на плечи.
– Я думал, что Нина поправится. Что она сможет побороть свою болезнь…
– Поэтому ты ушел к Анне?
Отец вновь вздыхает.
– Это произошло быстро… Мы с Анной давно знакомы, и однажды она пришла вместе со мной к твоей маме…
– Очередная ложь, – шиплю в ответ, перебив отца.
– Анна знала, что я женат. Она знала всю ситуацию. В то время, когда у тебя был переходный возраст и ты едва ли слушал меня, Анна стала мне дружественной опорой. Якорем, который не позволил сойти с ума. Твоя мама, конечно, была против этого. Она сильно ревновала, но… в конечном итоге…
Отец вытаскивает из-за пазухи тетрадь.
– Что это?
– За время болезни твоя мать исписала более десяти тетрадей. Каждую пронумеровала и часто перечитывала, когда ей становлось хуже. В этой она упомянула Анну в первый раз.
Отец делает паузу, по всей видимости, ожидая от меня какого-то шага. Но я не решаюсь взять тетрадку в руки.
– В твоей комнате сейчас находятся все тетради Нины… с первой и до последней, если не считать этой.
Я робко беру в руки тетрадь. Дождь сразу же омывает плотный картон, и, чтобы не испортить то, что осталось от моей матери, я убираю ее в сумку. Какие-то капли все равно попадают, но это неважно.
– Однажды Нина сказала, что ей осталось недолго. Из-за плохого самочувствия она стала забывать многое, но старалась помнить самое главное – что она счастливая мама одного голубоглазого мальчишки, который так похож на нее своим характером.