И потом, много дней спустя, когда он уже начал действительно писать поэму, он часто и внезапно просыпался, потому что золотые волосы душили его.
Он просыпался, и в ноздрях свербел страшный запах горящей тайги, а в глазах, опаснее языков пламени, пятнами прыгали ярко-красные её губы.
Просыпался с чувством тоски о сказочных странах и городах, которые невозможно достичь — они уже очутились в его стихах, пришли в его строки каким-то таинственным образом, как чувство времени, но не с самим временем, а с памятью каждого миллиметра пространства, проутюженного тем теплоходом.
Ему чудилось, всю зиму, что ровный гул машин теплохода, продолжает ёще гулять в его крови, как какое-то неуловимое, но постоянное напоминание или впечатление о случайном выстреле. О черновике потерянной повести, о прекрасной манящей руке.
По мере того, как рождалась поэма, он пытался оживлять свою любовь молитвами, воззваниями, но безуспешно, потому что во всех поцелуях и соловьях была мудрость и тайна, на которую он не мог накинуть сети, коснуться губами, постичь разумом.
Они, эти соловьи, измазанные любовным соком и лунным светом, самовольно слетались к нему, облепляли его как безнадёжно одинокую осину, но пели о ней так, что потом, когда обрывали своё пение, на высокой ноте, на неприличной откровенности — вместе с песней растворялись небеса и звёзды в туманах его рассудка, и в нервах его ощущений.
Глава вторая
Зимним вечерком, в задумчиво-дымной фотолаборатории редакции областной газеты «Сибирский Край», тихо, но не мирно сидели трое её сотрудников: фотограф Вася Сиверин, машинистка Валентина Бинникова и заведующая отделом культуры, талантливая журналистка и красавица Светлана Адамовна.
В тот вечер вряд ли кто из них, а Светлана Адамовна в особенности, могли бы предположить, что эта их встреча и последующий разговор будут иметь роковые последствия для Виталия Соколова.
Они, все трое, курили и молчали. Собственный фотокорреспондент газеты, Сиверин и секретарь-машинистка Валя Бинникова были несколько смущены, а Светлана Адамовна зла, потому что сегодня и сразу из двух независимых источников информации узнала, что именно Сиверин на днях ночевал у её лучшей подруги, Валентины Бинниковой.
Со стороны обычного читателя романа, это выглядело бы даже несколько романтично, особенно из-за того обстоятельства, что муж у Вали давно и окончательно спился, и потом она развелась с ним, и с тех пор, как года полтора прошло…. Это с одной стороны, но на самом деле Сиверин был не свободен, то есть он был любовником Светланы Адамовны, жены самого Пашки Попряхи, главы администрации Советского района, человека очень влиятельного, тупого, да ещё помешанного на юморе.
Естественно, что при одном нескромном слове, при одном нетвёрдом шаге любого из них — мерзкий скандал мог разразиться с необычайной беспощадностью…. Поэтому им нужно было срочно договариваться.
Однако циничность и вероломство, с каким надругались над лучшими чувствами прелестной женщины, её близкая подруга и любовник: эти два похотливых идиота — не объяснялись никакой логикой.
Но сейчас существенно было то, что Светлана Адамовна сидела на высоком крутящемся кресле возле фотоувеличителя, Вася Сиверин на обычном стуле, за письменным столом, а Валя съёжилась в старом продавленном кресле, втиснутым между тем же письменным столом и сушильным шкафом для негативов…
И получалось, что каждый обозначал собою вершину равнобедренного треугольника, а уравновешивала персоны грязная пепельница на самом крае стола — она находилась на одинаковом расстоянии от всех.
Когда у Светланы на сигарете нагорал пепел, Светлана Адамовна тянулась к столу, на краю которого стояла пепельница, до пепельницы не доставала, но стряхивала, и пепел сыпался на пол…
Вася Сиверин на это не реагировал. Он, бывало, не морщился даже тогда, когда в лучшие времена, будучи в хорошем настроении, Светлана Адамовна стряхивала пепел со своей сигареты ему в проявители или в фиксаж…
Но сейчас фокус был в том, что каждый раз, когда Светлана Адамовна тянулась к пепельнице, её узкая и короткая юбка, как назло, задиралась всё сильней и сильней, демонстрируя собеседникам убийственной красоты ноги в очень дорогих чулках четвёртого размера
Со злобой и наслаждением Светлана Адамовна наблюдала, как Вася Сиверин всё-таки невольными взорами уже ласкал её ножки, а Валя страдала от страха и ревности, бросала то возмущённые, то умоляющие взгляды на неё и на Василия.
Решив, категорически избавиться от чар этих прелестных ножек, Сиверин взял со стола лампочку и стал крутить её в руках, стараясь, что-то в ней разглядывать.