— У Зевса разболелась голова, ему надоело терпеть боль, он взял, и разрубил себе голову мечём — оттуда вышла Афина. Возможно, что скоро и моя голова лопнет, а из неё выйдет пришелец.
— Правильно. Иерархия не признаёт наличие или отсутствие чьего-то желания. У Зевса ведь не спросили разрешения. Допустим, в тебя вселяется пришелец. Происходит некое тайное получение информации связанной с негэнтропией в твоей голове, и это не сопоставимо с уменьшением энтропии за счёт общего упорядоченья. А внешне — у тебя просто болит голова.
— Выходит, что, созданный, мною и Татьяной лазерный диск, этот кубитный роман о женщине — есть единственная защита землян от вторжения. Предупреждение, что, если они к нам, то и мы — к ним.
— Увы. Желающих оттуда будет всегда гораздо больше, чем туда. Придут потому, что захотят соучаствовать, понимать, ощущать половой акт и смерть в твоей голове, именно на девственной Земле, на лоне природы, где соединяются в моменте обладания корневое начало вселенной и отзывчивая доброта женщины — погружённые в зыбкость сна, где все ощущения сливаются в единый образ Земли.
— Желающих оттуда всегда больше чем туда… Вот оно! Закон исключения третьего. Один из основных законов формальной логики: между противоречащими высказываниями нет ничего среднего. Умирая — мы попадаем в будущее. А у похоронивших нас, просто возникает иллюзия, что мы остаёмся в прошлом. Какое коварство! Однако труп человека — совсем не иллюзия, и похороны, кладбище… Какая хитрость! Даже Иисус Христос оказался бессилен: он же никому не доказал своей трансформацией, не мог выдать, что воскрешение возможно только из будущего, или в будущем, что прошлого не существует вообще.
Что-то просвистело.
И сразу их беседа резко оборвалась, потому что Котиков глянул в ту сторону, где сидел единственный и дисгармоничный свидетель их трапезы в этой столовой.
У господина отвалилась голова.
Голова лежала на документе, руки тоже находились на столике, из носа на документ уже потекла какая-то серо-зелёная жидкость.
Котиков побледнел. Неизвестно было, что делать. Он не мог сказать или дать знак Агееву, про то, что произошло за соседним столиком, ибо застыдился, да и к тому же не находил слов, и он тут засмеялся смехом кабаретным, эстрадным, деланным, принуждённым… смехом, за которым скрывались похоть, стыд, отвращение.
И что же?
Агеев удивлённо смотрел на него, но не смотрел в ту сторону. Оба смотрели друг на друга, и оба не понимали — что?
Что собственно?
Время приближалось к обеду. Тут под руку Котикову подвернулась котлета. Бросил. Попал. Котлета долетела и выбила карандаш из мёртвой руки.
— Ты, вот что, — зло сказал Агеев, — иди заводи свой драндулет, двери в машине открой. Я выйду вместе с ним, следом за тобой. Не вздумай удрать!
— У меня тёмно-вишнёвый джип.
— Стоп! Сначала подойди к нему и забери папку с документами со стола.
Всё-таки он не верил своим глазам. Желал убедиться. Поручение Агеева прямо-таки подтолкнуло Котикова к господину без головы. Как вспышкой, перед ним вдруг озарилась вся фатальность проблемы: и он не мог менжеваться забрать документы, ибо теперь счёт шёл на секунды. По сути дела, теперь безразлично: кем и зачем эта жестокость свершилась — ужас, как острый соус, только усиливал безумие случившегося.
А почему вся стена в крови, а вот на столе, где лежит его голова — почти чисто?
Он собрал документы, выдернул и тот лист, который придавила голова, сложил всё в папку и чуть ли не бегом двинулся к выходу.
На ходу он подумал: «А ведь отвращение, стыд и ужас его где-то уже в другом измерении, всё это чрезвычайно естественно и даже, само собой разумеется».
В дверях он оглянулся и чуть не шлёпнулся на пороге. Агеев не придумал ничего лучшего, как нести туловище господина у себя подмышкой, будто это мешок с картошкой или папка с документами, и ещё в левой руке он нёс голову, схватив её за волосы. Всё это — открыто, шёл прямо за ним, не маскируясь вообще.
А что это вы делаете, добрые люди?
Котиков взвизгнул и пустился бегом к машине.
Ужасом называется сильная чувственная страсть или немота, соединённая с оледенением крови и минерализацией жидкости в глазных яблоках. Чего-то, стало быть, в тот момент, в организме очень не хватает. Тут, как раз, весьма ощутимо окказиональное вмешательство бога. С точки зрения чего-то абстрактно-ужасного: «человеческая душа является маской или формой тела исполняющей по отношению к самой себе, к душе, роль выпуклости или крика».