— Ну и что?
— Колмогоров мой хороший знакомый. К тому же он поэт, и ещё, любитель разного рода доказательств действительности — для людей чувств и впечатлений. Если бы я в тот момент к вам подошёл и поздоровался — то, он нас обязательно бы познакомил.
— Катя.
— Василий.
— Вы правы. Легальное знакомство мне с вами было бы абсолютно невозможным.
Наступила очередь Сиверина удивлённо уставиться на Катерину.
— Когда я стояла и разговаривала с Колмогоровым. Также, невольно, как и вы меня, я наблюдала вас… потому что вы посматривали на всех, и на всё, со скукой и презрением. А выглядели, в то же время, смешно и жалко: как надутый, получивший взбучку, индюк. Это теперь, после нескольких рюмок, вы о чём-то вспомнили, или забыли, или просто, простили всех нас.
Сиверин рассмеялся. Засмеялась и она.
— Вы кого-нибудь ждёте?
— Да нет. Я сегодня свободна… Муж в Москве… Завтра прилетает… Жду.
Этот свой монолог, она исполнила намеренно небрежно, но выразительно… Нечаянно и лицемерно вздохнула после первой фразы, потом сделала маленькие, но значительные паузы между второй, третей и четвёртой фразами, будто спрашивала себя о чём-то.
— Я очень, согласен с вами. Мы всё время кого-то ждём… Однако, свобода, для меня… всё-таки была и остаётся самой нежной любовницей. Она иногда, совсем неожиданно, как фокусник из рукава, способна одаривать человека ощущениями такой интимности, которая почти что несовместима с его самочувствием на публике, на вернисаже. Такие дни стоят! А я, вместо того, чтобы слиться с природой в осеннем экстазе, припёрся на эту выставку. Потому что, обещал! Вот у меня и была кислая физиономия, как вы верно сейчас вспомнили.
Сиверин говорил медленно, а сам пристально и нежно глядел ей прямо в глаза. И она, не отводила от него своих глаз, а наоборот, вспыхнув, держала его взгляд своим взглядом, совсем открыто, нагло, вызывающе, и с удовольствием.
— В чём собственно вы со мной согласны? Я не понимаю. Это, просто муж отдал мне своё приглашение и попросил сходить на выставку. Посмотреть. Может, что понравится, или так. Подойдёт…
— Ну и как? Что-то вам понравилось?
— Понравилось. Но покупать не буду. Возьму даром. Правда, ненадолго.
В три часа утра Сиверин вызвал такси и отправил Катю домой, потому что жена должна быть дома, а не где-то там, у подруги, или ещё где, особенно в тот день и час, когда муж прилетает из Москвы.
Потом он сразу уснул, но сон был какой-то беспокойный и суетливый, а в итоге, под утро, вдруг, кто-то угрюмо и отчётливо сообщил Василию Сиверину, его же собственным голосом следующее: «Тебя преследует женщина. Она хочет тебя убить».
Сиверин тут же проснулся и попытался припомнить весь вчерашний вечер. Быть может, что-то действительно произошло не так. Что-то необычное, а он не обратил внимания, упустил. Случается же, что он, или другой человек, иногда делает такое, что с виду, или со стороны, должно показаться совершенно бессмысленным, а он, или тот, другой, этого не заметил и не придал значения.
Сиверин даже попытался представить какой-то образ-опору своей убийцы, уже не для себя лично, ибо он-то уж знал, что это будет женщина, а как бы для всех остальных… но представились почему-то, сразу, Катерина и Колмогоров. Они стояли возле галкинской картины «Смерть и симметрия любви», причём Катя оглядывалась куда-то вниз, в угол, и что-то нашептывала Колмогорову.
Сиверин стал вспоминать, что на картине, возле которой они стояли, была изображена ночь… луна, кладбище и мужик в белом, исподнем, с лопатой. Мужик закапывал, пустую могилу.
Почему пустую?
Потому что уже заколоченный гроб находился поодаль. На крышке гроба лежал молоток, и горела свеча…
Точно!
Свеча горела всё время.
До трёх часов.
Потом он проводил Катю, потушил свечу и уснул.
Утро.
Суббота… кто не вырвался вчера из города, тот не проснулся утром в тайге, и не помолился солнцу, как язычник, не растворился, как колдун, в лесных туманах и ожиданиях нового дня. Именно в тайге, утром, раскрывается новый день, он тайно изобилует необузданными событиями, он, как лучами солнца, будет пронизан взглядами, пропитан противоречивыми чувствами, проверен самыми разными словами, приручен сладкими поцелуями, сжат как вздох, втиснутый в другой вздох…
Сиверин вздохнул, пресёк свои размышления и открыл глаза. Он резко отбросил одеяло, спустил ноги с кровати, сел, потом раскачался, с раскачки встал и ушёл в туалет.
Вернулся он в спальную комнату уже из кухни и с мокрой тряпочкой в руке. Этой тряпочкой он протёр поверхность на журнальном столике. Оставил только недопитую бутылку шампанского и открытую коробку шоколадных конфет, а фужеры, большое блюдо с остатками фруктов, огрызками, огарком свечи и другим мусором, который он смел со столика, ещё пепельницу, полную окурков — забрал, и всё отнёс на кухню.