В ответ она только презрительно пожала плечами.
И они уверенно пошли в сторону городского сада, она — чуть впереди, он — за ней, пытаясь догнать или вообразить, что идёт в ногу с ней.
Воодушевлённо, пытаясь произвести впечатление абсолютной безразличности, к прохладе и сырости, к пряным и нежным запахам осени, они выбрали в тихом уголке скамейку.
Некоторое время они сидели и молчали.
— Ты хотела поговорить со мной?
— Я, наверно, покончу с тобой.
— Эту фразу я уже слышал сегодня во сне. Ты послала её мне под утро. Только без слова «наверно».
— Потому что прошедшую ночь ты был с какой-то женщиной… Не отпирайся. Я в этом абсолютно убеждена. Кто она такая?
— Обычная замужняя женщина. Тебе даже не стоит с ней знакомиться.
— Не понимаю тебя Василий! Какого рожна тебе надо? Ведь красивей и лучше меня ты уже никого в этом городе не найдёшь.
— Это красивей и лучше тебя я в этом городе никого не найду? Какая ослепительная ложь… Произнесённая с чистым сердцем. Ложь, которая тобой даже и не ощущается как ложь. Да и какую я могу от тебя требовать правду, если из-за тебя, из-за твоей лжи уже погибло столько мужчин.
— Я не помню ни одного.
— А я кое-что помню… Помню как к одной красавице: то ли проституточке, то ли так, к любительнице, ходил мой друг. Вроде чертёжницей она работала, а может копировщицей в проектном институте — суть не в этом. Суть была в том, что мой дружок совсем извёлся — просил у неё, просил, даже всяческие блага за это сулил… а она ни в какую! Всем давала, а ему — нет! И неизвестно как долго бы эта канитель продолжалась, только моему дружку совсем невмоготу стало. Оттащил он её чертёжный комбайн от подоконника, маленько в сторону, чтобы только раму можно было приоткрыть, да и сиганул из окна, прямо головой об асфальт.
— Счастливчик.
— Дмитрий так ударился головой о площадь Пушкина, что никто потом так и не смог разобрать: счастливое или несчастное было у него выражение на лице, когда он лежал в гробу.
— Успокойся, он был счастлив именно в тот момент, когда летел вниз. Вспомни, у Бунина, как Митя: «с наслаждением выстрелил» себе в рот.
— Ах, какие мы добренькие! Тебе бы лучше со своей дерьмовой добротой лежать на диване в своей чистенькой однокомнатной квартирке, на краю города, там воздух посвежей, грызть ногти и плевать в потолок.
— Это скучно.
— Ты зевнула? Ай-яй-яй, вот это уже было наиграно! Что за маскарад! Для кого? Зачем? И эта осторожность… как будто кто-то не позволяет твоей особе целиком отдаться тому, что ты с таким успехом сейчас претворяешь.
— Что я делаю?
— Да все видят, что твоё кружение направлено на него, на него, на него! Ты, как сучка, повизгивая от собственного ничтожества, обнюхиваешь землю вокруг него, сводишь его с ума, и ты подводишь его, свою очередную жертву, к самоубийству.
— Какую ещё жертву?
— Следователя из прокуратуры, который занимается тем ужасным случаем на Южном. Можешь не сомневаться, мне Володя Ширяев всё в действительности про тебя рассказал. Ты ведь окончательно доконала этого следователя. Он уже готов, ранним утром, выстрелить из своего табельного оружия сначала в себя, а потом, всё-таки, тебя!
— Выдумки.
— Тогда расскажи, что там у вас в действительности произошло. А то столько уже насочиняли… что все, кто имел какое-то к этому делу отношение, уж и сами себе не верят, и никто никому не верит.
— Что, что… Было лето и стояла жара.
— Это я и без тебя знаю, что месяц назад было лето.
— Я сидела дома и, как ты недавно так красиво выразился: «грызла ногти и плевала в потолок».
— Я слушаю.
— Ладно.
Она своими тонкими нежными пальчиками взволнованно потрогала свою сумочку, блузочку, юбочку… остановилась на своих коленках. Осторожно попыталась перехватить взгляд Сиверина: «Следит ли он за её пальчиками?»
О, святая тайна бытия! Чудо существования? Ведь, ни я, и не читатель, а только Сиверин, принимая дары твои, будет смотреть на твои руки. Ах! Представляю себе! Обычно все женщины, рационалистичны, когда одеты и ведут себя обоснованно, но как только они взволнованы и остаются один на один с мужчиной… Мужчины сразу теряются и ведут себя неправильно, потому, что женщины в тот же час, как хамелеоны, представляются им обнажёнными. Беспричинно, улыбаются друг другу на улице, кто-то гладит чей-то локоть, кто-то прижат в дверях автобуса. И не может отстраниться, точнее, возникает, или проявляется ощущение оголённости их тел. Это становится неприличным, но они улыбаются и врут, что все нормально, или… как, вот сейчас, Таня, так смущённо и так специально дотрагиваются красивыми длинными пальчиками до своих коленок.