А, собственно говоря, ничего и не было. Они просто сидели, Таня растерянно водила пальцами по своим коленям, немного загорелым и не соприкасавшимся. Наконец, она стала рассказывать:
— В тот день, под вечер, ко мне пришла Валентина и сказала, что надо обязательно обмыть её отпуск, что она страдает от ужасного одиночества, потому что муж ушёл на дежурство. А денег у неё нет ни копейки, и водки тоже нет. Но есть желание гульнуть — есть, причём такое сильное, что места себе не находит.
— И ты её пожалела.
— Мне было скучно… но, чтобы устроить пьянку на мои деньги, или у меня дома — не могло быть и речи. Мы поторговались и решили снять только одного мужика и оттянуться дома у Вальки.
— Всего, одного? Скромненько…
— Один мужик на двоих — это романтично и безопасно, потому что Валькин муж, он у неё ужасно ревнивый и драчливый…
— Вот оно что! Он же сержант вневедомственной охраны. Дежурит по ночам.
— Поэтому нам и нужен был один. На тот случай, что если Лёнечка — этот вредный и подозрительный милиционерчик, вдруг нарисуется с проверкой, он увидит, что в гости к его жене зашла подруга со своим женихом.
— Не романтично, а цинично.
— Цинично — это теперь, издалека, а тот вечер был тёплый и печальный. В такие летние вечера мне всегда хочется умереть, или жить вечно — я люблю летние вечера… покрутились мы с подругой возле винного магазина всего лишь часик, и подцепили то, что нам было нужно: красивого и крепкого мужика с деньгами. А, главное, с резвостью и с наглостью в манерах. Пришли к Валентине, выпили за знакомство первую бутылку, поговорили с Виктором о том, сём… объяснили ему, что он будет мой жених, на тот случай, если вдруг Лёнька, то есть Валькин муж, вдруг завалится… Глядь! Валька вторую бутылку уже открывает. Из тех двух, что наш кавалер на вечер купил. Я ей замечаю, чтобы водку непрестанно не трогала, а лучше пошла бы, сходила, полчасика погуляла, да и купила бы к столу ещё что-нибудь. А Виктора, я, тут же, в бок толкнула, чтобы дал даме денег.
— Подругу выпроводила, а сама, задумчиво — не на кухню, пошла в комнату и улеглась с этим парнем на кровать.
— Он меня раздел до нитки, а с себя даже свою кожаную куртку не снял, только брюки до колен спустил. Может, из-за предчувствия, или стеснительный был…. и вот, только мы едва разогрелись, обрели некоторую уверенность, какую-то упругость, конкретность. Тут, как в скверном анекдоте, заскочил Лёнька, на минутку, свою жену навестить.
— И, он, наверно, удивился, заглянув к вам в спальню?
— Я, конечно, должна была как можно скорее заняться чем-то другим, более приличным — более серьёзным делом: например, вылезти из-под мужчины и завести с Валькиным мужем светскую беседу, успокоить его, потом выпроводить из квартиры.
— Однако, Витюшка, тебя не выпустил из-под себя!
— Сначала, я, ещё, конечно, могла… наверно мне не трудно было остановиться, вернуться к нормальному состоянию, при котором интересным и важным кажется нечто другое… а не такая позиция девушки, под мужчиной, на кровати в чужой квартире… хотя любые заминки в такой ситуации всегда неминуемо становятся чем-то достойным презрения.
— Презрения?
— Во-первых, я была совсем голая, а во-вторых… я уже завелась. А когда человек возбуждён, влюблён в собственное возбуждение, возбуждается им, тогда всё остальное для него перестаёт быть жизнью! А тут, ещё Валькин мужик, в процессе, этого, нашего, сентиментально-стыдного, проклёвывающегося экстаза, махал своим пистолетом и бегал из комнаты в кухню, где наливал себе и выпивал очередную рюмку водки, а, закусив, взвывал: «У… Валентина… Стерва! Мерзавка! Что ты со мной делаешь? Я этого не вынесу! Я застрелю себя сейчас!»
— И ты не почувствовала действительной угрозы, опасности?
— Его суета придавала какую-то особенную остроту ситуации. Своими воплями он как бы вклинивался в наше единство — получалась любовь втроём. Как бы тут объяснить, — Таня нарисовала трепетной рукой плавную линию в воздухе, — в тот момент две синусоиды наших колебаний сплетались с третьей. И вот-вот… всё должно было войти во всё разрушающий резонанс! Я мгновенно, почти как солнечный зайчик, пролетела насквозь весь бездонный колодец, моей, казалось бы, неисчерпаемой сексуальности… Так, если бы грех и существовал, то сводился бы он к тому, что я осмеливалась наслаждаться своей молодостью и собой, независимо от того, пытался ли кто-то, в тот момент, вытаскивать меня из-под мужика, или нет.
— О, господи…