— И почему машина подумала, что я один из этих, как их, Планков?
Я посмотрел на таймер.
— Ты подпадаешь под параметры. У тебя черты, присущие искателям истины.
— Например?
— Ты избегаешь внимания.
— Ну, в этом мире нет недостатка в интровертах.
— Это так. Но в экстренных ситуациях ты всё же появляешься на поверхности.
— И что же это были за ситуации?
— Восстание на площади Тяньаньмэнь. Это было твое последнее появление. Ты консультировал Дэн Сяопина. Машина нашла целых два эпизода, когда ты принимал активное участие. Под вымышленным именем, разумеется.
— Что-нибудь еще?
— Ты искатель настоящих ценностей.
— А это как?
— Этот мир полон имитаторов, иллюзий, обманов и паразитов. Так устроена природа. Но приложив некоторое усилие, многих из них можно избежать. Чем и занимаются искатели настоящих ценностей. Они роются глубоко в сути вещей и отбрасывают подделки.
— Докопаться до сути… Понять, что важно… — едва уловимо усмехнулся он.
Я смотрел на него.
— Продолжай, Джим. И как же ты их находишь?
Меня бросило в жар. Ли же был спокоен. Убийственно спокоен, как эта рыба в пруду.
— У них есть собственное мнение.
— А это как?
— Многие вещи ценны лишь тем, что их считает ценными кто-то другой. Как картины Рембрандта. Когда-то давно кто-то заплатил за них баснословные деньги. И теперь толпа слепо идет вслед. И действительно, если это не настоящее искусство, разве за него заплатили бы такие деньги? Разве считали бы столько людей эти картины ценными? Собирали бы выставки столько людей? Толпа собирается вокруг рембрандтов, полагаясь на мнение других. Это не собственное мнение, это мнение толпы.
— Хм-м. Толпа, говоришь? Ну и как ты их находишь, этих искателей?
— Надо смотреть на скрытые сигналы. Например, отношение к роскоши. Выбирает ли человек фальшивую, или настоящую роскошь.
— Фальшивую роскошь? — он повел бровью.
— Роскошь, к которой стремятся потому, что окружающие считают её желанной. Роскошь, которая повышает социальный статус, и только. Другими словами — рембрандты.
— И же как отличить настоящую роскошь от фальшивой?
Почему он задает так много вопросов? Вдруг он не Планк? Нет, он должен. Должен быть! Все эти вопросы — просто он хочет убедиться… Он ведет разведку. Проверяет меня.
— Для этого есть «никто не смотрит» тест. Захотел бы ты эту вещь на необитаемом острове? Где некому её показать? Когда некого ей впечатлить, продемонстрировать статус? Если нет, это фальшивая роскошь.
— А настоящая роскошь?
— Время, друзья, любимое дело и дом с видом на море.
— И где же мой дом с видом на море? — ухмыльнулся он.
— Я уверен, что с твоего балкона открывается неплохой вид на озеро Щуэн-у.
— Ты наблюдателен, — его круглое лицо вытянулось в улыбке. — Что ещё? Расскажи. Расскажи, Джим.
— Ещё Планки одиноки. Планки терпеть не могут имитаторов, бегут от них как от огня. В их окружении приживаются лишь искатели истины, такие же, как они сами. А поскольку таких мало, то Планки одиноки. Ну или кажутся одинокими. Ты очень одинок.
— Более, чем хотел бы… — прошептал он.
— Ты не принимаешь никаких наград. Тебя вообще мало интересует мнение окружающих, их признание.
— Ты тоже Планк?
— Я синтезатор. У меня нет собственных идей, я живу чужими.
— И когда ты находишь Планков, как ты убеждаешь их поделиться знаниями? Что ты им даешь взамен?
— Обычно это происходит само по себе. Найдя благодарного слушателя, Планки рассказывают все сами.
— Как интересно…
Увидев как таймер, мигнув, перевалил за двухчасовую отметку, меня вдруг прорвало: — Ли, к чему эти бесконечные вопросы! Умоляю, помоги!
— И что же ты ищешь сегодня? — спросил он, не меняя приветливого выражения.
— Собирается ли Китай продать принадлежащие ему американские казначейские облигации. — сказал я залпом.
— Это твоя работа? Твоё дело?
— Да.
— И зачем ты её делаешь?
Я уже было хотел рассказать ему о Марии, как внезапно что-то меня остановило. Предчувствие заерзало во мне.
— Деньги, — соврал я.
— Правда? И зачем тебе деньги? — Ли снова улыбнулся. Его лицо по-прежнему было дружеским, но во мне уже вовсю гудел набат. Что-то здесь не так… Очень не так, Джим.
— Чтобы быть независимым.
— Так ли много денег нужно для независимости? Ты хочешь сказать, что у тебя их нет?
— Есть. Точнее были. Их забрали люди, которые наняли меня.
— А-а-а, ну хоть что-то стало понятно. Но все-равно, должно быть что-то еще. Из-за чего твои нервы в таком расстройстве, Джим.
— С чего ты взял?
Постепенно я начал понимать, что тревожило меня. Это не был типичный разговор с Планком. Это был допрос под прикрытием дружеской маски.
— Ну, это просто. Твои глаза — они дергаются. Еле заметно, но дергаются. Руки, посмотри на свои руки. Тебе стоит больших усилий, чтобы не выдавать волнение. У меня руки дрожат от старости. От чего же они дрожат у тебя? Так что есть что-то ещё, Джим, — он подул на чай. — Да, и почему ты кусал ногти?
— Многие кусают ногти. Что в этом такого? — неожиданно резко спросил я, посмотрев на руки.
— Ну не до такой степени. Ты на грани, Джим. — мне показалось, что он улыбнулся. — И это не из-за денег. В чем же дело? Будь открыт со мной.
— Ты пытаешься меня прочитать.
— Конечно. И что в этом такого? Моя очередь — твоя машина рассказала тебе обо мне. Я же о тебе не знаю ничего. — Ли откинулся на стуле, его ноги были скрещены. Он потянулся за салфеткой и громко высморкался. — Твои часы показывают час и сорок три минуты. Что случится потом?
Я посмотрел на него в упор.
— Моя дочь умрет.
Что-то изменилось в его лице, но я не мог его прочитать. Он слегка наклонил голову, как если бы рассматривая меня поверх несуществующих очков, оценивая.
— Её держат в заложниках?
— Да.
— Американцы или японцы?
Я молча уставился на него. Становилось теплее. Но разговор уходил не в то русло — Ли быстро захватывал преимущество. Своими вопросами он препарировал меня как школьник лягушку. В попытке перетянуть инициативу на себя, я решил идти напролом.
— Ли, скажи прямо, у тебя есть ответ? Собираются ли китайцы продавать облигации? Что такое Зоя, откуда она пришла? Кто её создал?
Он обхватил чашку обоими руками, уйдя в созерцание виноградной лозы, которую в ноябрьском воздухе вырисовал пар. Некоторое время казалось, что ответа не последует, как если бы вопросы ушли в песок. Затем он подул, и лоза исчезла.
— Да, — и добавил немного спустя. — У меня есть ответ на первый вопрос.
— И насколько ты в нем уверен?
— Уверен.
— Можешь ли ты мне сказать? — мой голос дрожал от волнения.
— И что я получу взамен? — он снова улыбнулся, но с ужасом я заметил, что это была уже совсем другая улыбка. Улыбка не друга, а приемщика в ломбарде. Маски сброшены!
— Я дам тебе всё, что пожелаешь.
— Джим, ты же не можешь рассчитывать получить ценное знание просто так, не предлагая ничего взамен. Мне нужно будет от тебя что-то существенное.
— Назови что нужно, и я достану это.
— Ты коллекционер историй. Ну так расскажи мне историю. Что-то, чего я не знаю. Расскажи, и я спасу твою дочь. Но это должно быть что-то важное. Что-то экстраординарное. Да, и ещё — ты первый. Ты должен рассказать свою историю первым, до того, как я помогу тебе, — сказал он с блуждающей улыбкой на губах, наслаждаясь ароматом чая.
— Через час сорок умрет моя дочь. Помоги спасти её, а затем я расскажу тебе все истории, которые я знаю. Без исключения. Но только спаси её, умоляю!
— Джим, мой друг. Сто пятьдесят тысяч людей умирают каждый день. С того момента, как ты прошел через эту дверь, — он кивнул, — уже умерло три тысячи человек. Скажи, в чем важность какого-то одного? Как меня может волновать, что кто-то умрет?