Я весь дрожал. Обманывает, он обманывает меня…
— Но у выборов есть один колоссальный недостаток. Популизм. Ещё Аристотель задавался этим вопросом. Он изучил историю десятков демократий, которые образовывались то тут, то там на греческих островах и обнаружил, что все они распались из-за популизма. Коc, Родос, Гераклея, Мегара, Цим, — все они проследовали одним и тем же путем — от власти народа через власть демагогов к власти тиранов. Популизм — это естественная и неминуемая терминальная стадия демократий. Это то, как они умирают. В чем заключается стратегия демагога? Пообещать то, что никогда не может быть дано. Любой рациональный политик в сравнении с демагогом кажется блеклой молью. И кто наиболее уязвим для подобных обещаний? Кто им верит? Люди. Обычные люди. Ведь у большинства людей просто нет достаточно опыта, чтобы распознать пустые обещания. Они зачастую не могут здраво взвесить факты.
Я молча смотрел на него.
— Джим, посмотри хотя бы на главный налог на глупость — лотереи. Мало что может посоревноваться с лотереями в обмане людей. И этот обман лежит на поверхности, никто даже не пытается его скрыть. И тем не менее, миллионы раз за разом выстраиваются в очередь за билетом. Все, что для этого нужно, лишь показать по телевизору одного счастливца, которого лотерея обогатила. Математика, теория вероятности и здравый смысл бессильны перед эффектом Золушки. Людям нужна мечта, надежда мгновенно вырваться из унылой серой реальности в новый, сверкающий мир. И популисты это знают.
Он перевел дыхание и продолжил:
— Чтобы лишить популистов их силы, нужно, в первую очередь, отсечь их от их основной аудитории — простых людей. Всеобщее голосование, когда каждый получает по одному голосу, это основа, фундамент популизма. Когда один обычный человек имеет такой же голос, что и выдающийся, у популистов появляется гигантское преимущество. Гигантское! Стандартный способ борьбы с этим — либо олигархия, либо аристократия. Но власть и денег, и наследных имен нарушают закон ротации, из-за чего обе эти формы правления ведут к упадку и распаду даже быстрее, чем демократия.
Он вздохнул.
— Тут может показаться, что популизм неизбежен. Но Ден и Джоу откопали давно всеми забытую идею Аристотеля. Политею.
— Политею?
— Смесь олигополии и демократии. Гибридная система, где к выборам допускается только способные люди, а плебс отсекается. Аристотель полагал, что способные люди намного менее уязвимы перед популизмом. Они способны мыслить критически. Аристотель называл эту систему политеей. Но поскольку такие системы в природе практически не встречаются, сам он её считал утопией. Ведь как находить и выбирать способных людей?… И вот здесь-то и засиял гений Дена и Джоу. Они поняли. Они нашли способ.
Он более не сидел отрешенно, как судья. Наклонившись вперед, он впихивал в каждое дыхание сразу по несколько предложений, его глаза горели.
— Они нашли даже два способа. Первый очень прост — дать каждому человеку право отказаться от своего голоса в обмен на деньги. Именно не продать, а аннулировать голос. И назначить высокую цену, которая отсеет всех, склонных к популизму. Скажем, если заплатить за голос тысячу долларов, то девяносто процентов людей возьмут деньгами. Но у этого способа есть недостаток — он слишком меркантильный, очевидный. Не оставляет места романтике и идеологии. Но Ден и Джоу нашли способ ещё лучше.
— В отличие от постсоветской России, мы сохранили Коммунистическую партию. Но это мутант… Гибрид… В Советском Союзе членство было своеобразным билетом в лучшую жизнь. Наша же партия не даёт своим членам никаких материальных привилегий. В Советском Союзе если ты не был членом партии, твоя жизнь была ничтожна. В Китае же твоя жизнь ничтожна, если ты член партии. Чувствуешь разницу? Членство в нашей партии не дает никаких благ и преимуществ. Наоборот, члены должны платить значительные для них взносы и посвящать этому кучу личного времени. Они идут на жертвы, чтобы быть членом партии. И партия изо всех сил старается, чтобы все знали, как велики эти жертвы. Время от времени даже начинаются как бы стихийные кампании в газетах, где члены партии анонимно жалуются на свою тяжелую долю и непосильные взносы. Знаешь зачем?
Я уставился на него.
— Партия это система с негативным самоотбором… Она постоянно посылает во вне сигналы о том, как в ней все плохо, отпугивая случайных людей и искателей легкой жизни. Они сами себя отсеивают. И это сработало на удивление хорошо — несмотря на то, что любой может войти в партию, у нас всего девяносто миллионов членов. Менее семи процентов населения. Но зато это люди, которые хотят участвовать в управлении обществом и готовы ради этого на лишения и издержки. И они способные. Самоотбор, мой друг, самоотбор. Их не надо выбирать. Они сами себя выбирают.
Он перевел дыхание.
— И вот каждые десять лет эти семь процентов меняют руководство. Избирают новую элиту. Ротация. Разумеется, там не один человек — один голос. Система более сложная. Но каждый в той или иной степени влияет на решение. И они делали уже это пять раз. Полвека подряд. Так что это очень живучая система. И это не автократия, мой друг, это политея. Демократия, где голос дается только способным. И где способные находят, отфильтровывают себя сами. Сам Аристотель считал свою политею утопией. Мы же её построили, величайшую демократию в истории человечества! Поэтому-то мы и смогли осуществить ответную опиумную войну. У Запада теперь нет шансов. Их время ушло. Просто наша система более эффективна. Это более продвинутая версия демократии. И она неизбежно вытеснит устаревшую, западную модель. Вот и всё. Эволюция, Джим.
— Демократия, говоришь? А Культурная Революция? Вы убивали своих же ученых. Вы посылали их в деревни.
— Не только ученых. Вообще всех образованных. Знаешь, что было главным открытием Павлова? Вовсе не условные рефлексы.
— Какая связь…?
— Знаешь, что случилось с его собаками в 1924 году, когда подвал, где он их держал, затопило разливом Невы? Это были те самые собаки, приученные к звонку. Павлов потратил годы, чтобы выработать в них рефлекс. Он добрался до них, когда вода уже подступала к самому потолку клеток. Так вот, знаешь, что было с теми собаками, которых он успел спасти?
— Что?!
— Все рефлексы были стерты. Как будто и не было всех тех лет тренировок. Так он и выяснил, что может уничтожить, перезагрузить старые рефлексы. Стресс. Стресс стирает их подчистую.
— И?
— Почему Китай проиграл первую опиумную войну? Почему мы стали жалкой колонией Запада? Потому что наше общество не смогло перестроиться. Наши элиты — бюрократы, интеллигенция — за столетия династии Тин закостенели. Все эти городские жители сопротивлялись любым реформам. В них были заложены старые, имперские рефлексы. Нужно было их перезагрузить.
— И вы затопили китайское общество?! — я уставился на него, раскрыв рот.
— Мы послали городских в деревни и поставили крестьян ими руководить. Нужен был стресс. Что может быть большим стрессом, чем когда твой вчерашний подчиненныйстановится твоим начальником? Мы перезагрузили общество. Начали с чистого листа.
— Но убивать?
— Не специально. Мы не убивали ради удовольствия или мщения, как Сталин. Мы уничтожали, лишь когда не было другого выхода.
И тут меня прорвало:
— Так ты уничтожил Тьяо, свою племянницу? Не было выхода?
Его лицо в мгновение почернело, бездонные глаза вспыхнули, обезумев от боли. Он сидел передо мной, пытаясь ртом схватить воздух.
— Это… Это они… Они… Её собственные студенты… — судорога свела его тело. Он замер и стал говорить кусками, перехватывая дыхание. — Она преподавала физику, и кто-то… какая-то сволочь… донёс… они обвинили её в саботаже… Толпа убила её прямо во дворе университета… Палками и ногами. Затоптали. Её собственные ученики… Они разорвали её на части… Не партия… Не мы… Ничего… Я ничего не мог поделать… Когда я приехал…