— Смотрю не ради удовольствия, не ради пустого и досужего развлечения. Учусь и ищу способ выжить, — говорил он. — Впитываю информацию, жадно насыщаюсь ею. Изучаю методику и способы убийств, познаю модели избирательных технологий. Делаю умозаключения о политическом курсе нашей страны. Телевизор — мой перископ во внешний мир… Пока я не всплыл на поверхность… Но что я вижу? Минимум новостей, по всем каналам сплошная игра на деньги. Все торопятся выиграть миллион, все участвуют в бесконечных викторинах и лотереях. Массовики-затейники, которых раньше и в домах отдыха не слишком уважали, теперь самые популярные и почитаемые фигуры…
Слушая Маркофьева, беседуя с ним, я существенно дополнял свою "Теорию и Практику Глупости" новыми пассажами. После очередного откровения светоча и кумира я записал:
"Вникая в сводки новостей, настолько привыкаешь к сообщениям о преступлениях — убийствах, грабежах, взятках, что перестаешь на них реагировать, а начинаешь размышлять применительно к моменту и выбирая из двух зол: ограбили, но не убили, это хорошо, это полбеды. Поскольку же подобные сообщения звучат постоянно, приноравливаешься именно к существующим условиям: я бы так грубо и тупо взятку не требовал, я бы изобрел путь похитрее и поизощреннее. То есть речь идет не о том, что "никогда бы не взял и не дал", а о том, как бы взял и не попался, как всучил бы и стребовал свое — превзойдя берущего и дающего. С некоторым даже удовлетворением (и недоумением) ловишь себя на подобных мысленных ухищрениях.
Вывод. Если моральных норм не существует вокруг, откуда им взяться во мне? Откуда взяться тому, чего нет в природе?
Маркофьев сознавал, что сильно оторвался от российской действительности, и не всегда мог понять, в какой стране очутился. Она стала другой, чем та, из которой он отчалил, убитый и похороненный — в мыслях и газетных некрологах. Поэтому он смотрел вокруг широко открытыми от изумления глазами.
В помещениях огромных кинотеатров обосновались салоны торговли автомобилями.
На крыше крупнейшей в стране библиотеки, все еще носившей имя вождя мирового пролетариата, красовалась огромная неоновая реклама алкогольного напитка.
У толстой женщины болталась на шее табличка: "Хочешь похудеть? Спроси меня — как?"
А по ночам вдоль улиц и проспектов с ревом неслись рокеры на японских мотоциклах. Не давали спать завывающие трели сигнализации угоняемых или просто вздрагивающих от чужого прикосновения машин. И всюду, куда бы мы ни шагнули, маячили пугающие силуэты охранников с автоматами или без.
— Появилось целое новое сословие, — восклицал Маркофьев. — Сколько их… А банки и обменные пункты грабят… А богатеев убивают… А машины крадут… Ах, в каком неожиданном, прекрасном и яростном мире мы очутились!
Многое в новой, стремительно менявшейся день ото дня русской жизни оставалось Маркофьеву непонятно.
Он недоумевал: почему в очередях и транспорте надо уступать места старикам? (К этому взывали привинченные и развешенные повсюду таблички).
— Молодых надо пропускать, потому что им есть куда спешить! А старикам все равно делать нечего, вот пусть и убивают время. А ездят пускай не в часы "пик", а когда молодые уже доберутся на работу… Пусть вообще не мешаются под ногами!
Он не мог взять в толк, почему оказывают помощь многодетным семьям.
— Их-то зачем содержать? Они свое уже совершили, нарожали, пусть теперь нянькаются с потомством, подкармливать надо тех, кому еще предстоит внести вклад в увеличение рождаемости…
Допоздна мы гуляли в злачных районах, любовались сияющей иллюминацией стриптиз-баров, заглядывали в переполненные залы игровых автоматов и казино. Вздрагивали, увидев в витринах манекены с мертвенно-бледными лицами — они рекламировали здоровый образ жизни и спортивную одежду. Странные люди приближались к нам и предлагали устроить машину любой марки — недорого: "под заказ на угон", как они выражались. А следом возникали, словно соткавшись из мрака, милиционеры и просили предъявить документы.
Примечание для иностранцев. Даже если ваши бумаги в порядке, лучше выложить определенную сумму, иначе будете препровождены в отделение и задержаны на несколько часов или дней — "вплоть до выяснения" (это исконно русское выражение следует заучить наизусть и, услышав его, увеличить пожертвование).
Названия практически всех улиц, площадей и переулков были изменены, вместо старых зданий выросли новые, с американскими башенками-скворечниками, так что мы не всегда понимали, где находимся: в Бруклине или Бронксе, Лиссабоне или (поскольку вдоль магистралей рядами стояли проститутки) Париже…