Мы никак не могли к Небожителеву подступиться. Пока Маркофьев (ему бы сочинять учебники по криминалистике и уголовному праву) не раскопал: не от мира сего и почти бестелесный скромник, во-первых, распродает через подставную фирму, которую возглавляет дочка его любовницы-соседки, — участки на Луне, во-вторых, не привлекая внимания и задолго до того, как известные торговые фирмы вознамериваются сунуться на российские рынки, патентует права использования символики этих фирм. Так что торговые монстры вынуждены потом выкупать свои собственные права на использование своего собственного товарного знака — у подведомственных Небожителеву вполне легальных ведомств. Причем — за бешенные бабки…
Ребята Шпионовича приперли Небожителева к стене. И он согласился на сотрудничество. Но вдруг стал избегать встреч с нами…
И молокозаводчик Стервятников неожиданно отказался от своих обещаний.
И винодел Надирадзе-Циклопян — следом за ним — внезапно пошел на попятный и уже не хотел ворожить Маркофьеву в избирательных сетах и таймах.
(Правильно учил меня Маркофьев, когда мы плескались в их бассейнах: "Не вздумай давать наших адресов и телефонов этим провинциалам! Мы к ним никогда больше не приедем, а они к нам — обязательно и всегда!")
Коновод отрядил в наши стойла делегацию адьютантов (в звании полковников) с просьбой вернуть подаренного жеребца назад. Доставленная этими людьми петиция открывалась словами о том, что генерал-губернатор хочет жить и нормально зарабатывать. Мы гарантировали ему такую возможность. Но он настаивал на разрыве контактов.
— Скажи, что умеет этот Удмуртковатый? — недоумевал Маркофьев. — Да, крушил и разорял мирные поселения, колошматил противника… Но это в прошлом. А сейчас — представляет ли как жить? В моей команде ему бы растолковали и нашли подобающее место… Или он вечно собирается махать шашкой и кавалерийски наскакивать?
Все губернаторы, дружно, как по команде, вышли из ассоциации "Поддержи Маркофьева — и спи спокойно".
В чем было дело? Что происходило? Мы ломали голову…
Отмокавший в наполненном бензином бассейне нефтяник, к которому мы пожаловали без приглашения, замахал руками и закричал, чтоб мы убирались. Он буркнул, что сам намеревается пробиваться в президенты. Маркофьев вспылил:
— Тогда тебе лучше вообще исчезнуть…
И, чиркнув спичкой, бросил ее в облицованный кафелем резервуар. Огромную чашу охватило пламя. Вечером пожар показали в теленовостях. Диктор государственного канала трагическим голосом сказал, что губернатор-магнат не сумел грудью закрыть внезапно заполыхавшую в тайге скважину и, спасая рабочих, погиб, как подлинный герой…
Но подведомственные нам газеты уже на следующий день сообщили, что убийство вполне оправдано, поскольку сгоревший жулик производил некачественный бензин для малых заправок и тем сбивал цены и выступал конкурентом государства, а также владельцев больших заправочных комплексов.
— Это и есть объективность и разносторонность информации, — радовался Маркофьев.
И еще он говорил, собираясь в гости к вдове и детям погибшего:
— Он ведь не повесился… А сгорел. Поэтому надо пойти к нему в дом и поговорить о дальнейших разработках нефтяных месторождений. И пароизводстве горючих средств. Вот если бы он повесился — тогда бы я повел речь о поставках пеньки… Для производства более прочных веревок…
Все же мы не могли не задаться вопросом: почему нам так отчаянно не везло? Чья тень маячила за нашими неудачами?
Ответ напрашивался. И мы не боялись взглянуть правде в глаза.
Дальнейшие события подтвердили наши догадки.
О смерти Утягул-бакши-заде много и долго судачили в газетах и талдычили на телевидении. Вероника рыдала.
— Что с тобой происходит? — спрашивал я. — Ты этого губернатора-магната хоть раз видела? Есть из-за чего убиваться…
— А с тобой что? — повторяла она. — Раньше ты таким не был!
Я пытался вернуть наши разговоры в привычное русло:
— Когда умрем, будем держаться левой стороны?
Вероника отвечала зло:
— Правила движения в небесах еще не определены.
Она делалась все более и более странной, моя Вероника.
Контрольные вопросы:
Легко ли было Веронике со мной?
А мне легко было с Вероникой?
Легко ли было окружающим — с Маркофьевым?
А ему — с ними — каково?