Она хранила и прорезиненные комбинезоны, и плащ-палатки, не выбрасывала ничего. Повторяла: в стране скоро разразится повальный голод. (Вещи предполагала обменять на продукты.) Предрекала:
— В России всегда так. Едва наступит период благополучия — жди беды!
В связи с грядущими лишениями она всерьез опасалась за свою рисовую коллекцию. Чем отчаяннее ломились окрестные продуктовые палатки и магазины от обилия снеди, тем увереннее делала доморощенная Кассандра прогнозы:
— Ох, сварят из моих миниатюр кашу!
Попутное замечание. О зависимости пищи духовной и пищи материальной. ЧЕМ МЕНЬШЕ ЕДЫ, ТЕМ БОЛЬШЕ ДУХОВНОЙ ПИЩИ, ЧЕМ БОЛЬШЕ ЕДЫ, ТЕМ МЕНЬШЕ ДУХОВНЫХ РАДОСТЕЙ!
После портновских ухищрений я был препровожден в кабинет будущего тестя (под мягкой обшивкой двери, преграждавшей путь в его бункер, таился металлический каркас и кодовый замок с камерой слежения). Изложил суть проблемы. Бывший резидент по-военному коротко рубанул:
— Хочешь распутать клубок?
Я кивнул.
Повторяя любимое свое (непонятно чем раздражавшее меня) присловье: "Без чаю я скучаю", он отомкнул бронированную заслонку стоявшего в углу пупырчатого, сплошь в массивных заклепках сейфа, извлек из его недр и положил передо мной типографским способом отпечатанный бланк с грифом "секретно", ниже грифа располагались строчки: "Я (фамилия, имя, отчество), проживающий по адресу (область, район, почтовый индекс, город, улица, номер дома, квартиры, телефона) обязуюсь сотрудничать и сообщать во всей полноте любую информацию о возможной угрозе существующему (дальше слово "социалистическому" было зачеркнуто, а поверх вписано черными чернилами "капиталистическому") строю. Подпись, число, отпечаток большого и указательного пальцев."
С недоумением я воззрился на лопоухого старичка. Компетентный советчик и почти второй папа ровным голосом произнес:
— Твои связи представляют для нас несомненный интерес. Нас интересует Маркофьев…
Я не нашел ничего лучше, чем ляпнуть:
— Но ведь вы на пенсии.
Бывший резидент сообщил:
— В нашей организации есть одна уважительная причина для выхода в отставку — смерть. — Я при этих его словах поежился, а он, видимо, чтоб меня подбодрить и развеселить, пошутил. — Для нас нет разницы между санаторием и крематорием.
И улыбнулся каламбуру.
Я отодвинул типографский бланк (со специально — красным шрифтом — впечатанным в верхнем углу номером 2000456000894321007). Резидент напомнил:
— Ты ведь ответствен не только за себя, но и за судьбу Вероники.
Я уходил домой с нехорошим чувством.
Конечно, испорчен и эгоистичен я был до корней волос, до мозга костей (удачное, вероятно, с точки зрения патологоанатома словосочетание). Что мне стоило поставить закорючку там, где требовалось? Что бы это изменило? Что плохого — кроме хорошего (как принято сейчас говорить) случилось бы? Какие реальные основания я имел для отказа? Кроме с детства усвоенного правила, внушенного родителями: ябедничать, наушничать, доносить — нехорошо? (Но я продолжал полной мерой пить из чаши вредоносного воспитания, полной ложкой расхлебывал эту кашу…)
А если семья испытывает нужду и лишения, если тебя обштопывают, обворовывают, объегоривают со всех сторон и на каждом углу, присваивают, к примеру, твои идеи и труды, ты же при этом не сопротивляешься и помалкиваешь в тряпочку — это славно? Это — здорово? Тебе именно воришкам и предлагают дать бой, хлестануть их по рукам — чтоб неповадно было лямзить!
Будущий тесть так и объяснил:
— Мы должны вернуть тех, кто сбился, на правильный путь. Должны указать им верное направление.
Цель документа, который он мне подсовывал, безусловно, была вот именно святая: неравнодушие к каждой конкретной судьбе и забота о процветании отчизны…
Попутное замечание. Человечество стремится к устойчивости, предсказуемости, стабильности. Определенности. Что естественно: кому охота быть неуверенным в каждом следующем мгновении? Спокойнее ходить к одному и тому же парикмахеру, про которого знаешь, что он не обкорнает, не оболванит, не изуродует. Спокойнее знать, что получишь в окошечке кассы ту же сумму, что и в прошлый раз, а не меньше… Но есть тип людей, которым все равно — где и у кого стричься, где и сколько получать на жизнь. Они и есть разрушители устоев, беспамятные и ко всему равнодушные искоренители традиций…
Вероятно, я был из их числа.
Все-то я понимал неправильно, видел в искаженном свете, извращенном преломлении. Был озабочен прежде всего собственным душевным спокойствием и комфортом, которые, мнилось, окажутся нарушены, свяжи я себя подобного рода обязательством-контрактом. Эта лентяйская, сибаритская жажда незамаранности и незапятнанности могла ох как далеко завести… Вместо того, чтобы, засучив рукава, приняться за благое дело выкорчевывания, искоренения скверны, я уклонялся, уворачивался, лелеял постыдные невмешательство и чистоплюйство… Мне — чтобы чувствовать себя счастливым — вполне доставало сознания собственной правоты. Чудилось: можно прожить с ненатруженными руками и неопоганенным внутренним миром целый век — и при этом выглядеть не занюханным, не униженным, быть не голодным…