— Теперь она наша… Прекрасная Корсика!
И напрасно отворивший ворота резиденции Моржуев трещал, что миланская корпорация банкиров выставила на продажу очаровательный, напоминающий очертаниями черепаху, но прозванный местными рыбаками Куриным, остров, и цена пустяковая: каких-нибудь несколько десятков миллионов, Маркофьев его слушать не хотел…
В портфеле он привез заверенный всеми необходимыми сургучными печатями и подписями сертификат на приобретение мечты…
Веронику я дома не обнаружил. Квартира, которую она снимала в старинном особняке, была пуста. Лишь опущенные жалюзи на окнах и затворенные ставни говорили, что в час сиесты тут кто-то отдыхал. Я вышел на улицу, где дрожал зной, и, петляя меж пальм, побрел в казино. Купил входной билет за 500 лир и шагнул под своды тяжеловесного, с портиками строения. Здесь царила спасительная прохлада.
Посетителей было немного. Вероника, в бордовой жилетке и белой блузке с длинными рукавами, направляла игру за одним из недорогих рулеточных столов: пускала шарик кататься по бортику черно-красного магического круга, объявляла номера, в лунках которых он успокаивался. Увидев меня, не повела бровью, осталась невозмутима. Я протянул пятьсот долларов, она подвинула мне три высоких, похожих на заводские или пароходные трубы стопки фишек. Я поставил на 29, ее день рождения — и выиграл. Поставил на 5 — свой день рождения, и опять сорвал банк. Улыбнувшись, я подмигнул ей и поставил на 14 — день рождения Машеньки. Вероника же, вместо того, чтобы улыбнуться в ответ, закричала:
— Зачем явился! У меня практика! Производственное испытание! Только позоришь меня! Меня могут заподозрить! Убирайся!
Вечером мы с Маркофьевым ужинали в Рапалло.
— Вероника, — дочь своего отца, — говорил Маркофьев, бросая рыбные кости за окно ресторана, в водную гладь, на поверхности которой покачивалось несколько пустых полиэтиленовых бутылок. — И она во всем на него похожа. Папа помогает ей. И она папе помогает и потворствует… В том числе, в борьбе против нас.
Я соглашался и не соглашался. Маркофьев рассуждал, выстраивая логическую цепочку:
— Твоя Вероника — дочь разведчика, верно?
Я кивал.
— Ты с ней спишь… Или спал?
Я не возражал.
— И, наверно, откровенничал…
— Она — самый близкий мне человек, — лепетал я.
— После меня, — напомнил он. — Очень возможно, это из-за нее сорвались наши переговоры с молокозаводчиком и виноделом… И объяснение, почему у нас хотели отобрать дареного жеребца, тоже таится в ней и ее отношении к тебе.
— Неужели ты думаешь… — я не договорил.
— Наверняка, — отрезал Маркофьев. — Она же была в курсе всего, что мы делали или намеревались…
Он прибавил:
— Странно… Задатки в ней неплохие… С детства ее воспитывали в очень хороших шпионских правилах: можно все! Можно убивать и предавать! Она с молоком матери и первыми отцовскими подзатыльниками впитала это! Из такой глины ты мог вылепить что угодно!
В ту же ночь между мной и Вероникой состоялось объяснение.
Я просил ее пришить оторвавшуюся пуговицу, она закричала:
— Еще чего! Я не собираюсь заменять тебе твою мамочку!
Слова неприятно резанули. Почему, почему, собственно, ей было не попытаться заменить мне мою маму, которая в тот момент была далеко? И просто физически не могла обо мне позаботиться… Чем моя мама была плоха? Я, например, вот именно хотел, чтобы Вероника стала похожа на мою маму, сам хотел заменить ей родителей, которых ей здесь, вдали от родины, явно недоставало.
Только вряд ли ей это было нужно. Или, вернее, так: вряд ли я на эту роль годился.
Позднее она выразилась определеннее:
— Мне тебя и твою полную трудностей жизнь не потянуть. Ты — дохлик. А мой избранник — сильная личность.
Я сказал:
— Мне кажется, ты должна признаться в чем-то… Что чуть было не помешало мне и Маркофьеву осуществить наши планы…
Она усмехнулась отцовской улыбкой:
— Через тебя он пытался внедриться в нашу сеть!
— Какую сеть? — подумав о рыболовной, спросил я.
— Заговорщиков… С целью свержения установившегося в нашей стране капиталистического строя!
Формулировки, я догадывался, тоже были папины.
Маркофьев созвал в Болонии, в том кафе, где любил бывать Ленин (о чем свидетельствовала мемориальная доска при входе), съезд сохранивших ему верность соратников. И выступил с речью:
— Все вы — мои дети, — сказал он. — И всех вас я люблю. Поэтому дарю каждому наследство…