Зобов почти бегом вошел в дверь участка – он имел привычку ходить быстро и сразу понял, именно этот парень на скамейке ожидает его.
– Меня ждете, пойдемте за мной.
Борис встал и пошел в кабинет следователя. Вошли. Зобов рукой показал, куда сесть. Не успел Ульянов осмотреться, как пришлось отвечать на первый, самый бессмысленный вопрос:
– Кто вы?
– Мне позвонили, потом передали трубку моей маме – Татьяне Михайловне Ульяновой…
– Понял, – оборвал его Зобов. – У вас есть документы?
– Паспорт?
– Паспорт или права – что-нибудь.
– Вот. – Порывшись в боковом кармане спортивной жилетки, Ульянов протянул документ.
Зобов взял в руки новенькую красную книжицу и, разглядывая ее, пытался сосредоточиться на том, что он может спросить у этого, без тени внешнего волнения, лощеного молодого человека.
– Сын?
– Да, а что произошло, где моя мама? Я не понимаю, с мамой что-то случилось? Почему меня вызвали в милицию?
– Теперь в полицию, – поправил Зобов.
Расстановка слов, достоинство и спокойствие и особенно это «мама» – он как будто не замечал неуместность употребления таких слов здесь, где могли быть только «мать», «отец» и «ближайшие родственники». И он был один из «ближайших».
– Паспорт совсем новенький.
– Да, только оформили. Недавно.
– Вы живете вместе с матерью?
– Нет, отдельно. У нее своя квартира, у меня – своя.
– Часто видитесь?
– Раз в неделю обычно. Или реже. А что?! Я не понимаю, почему я отвечаю на эти вопросы. Постарайтесь мне объяснить, где моя мама.
Зобову хотелось грубо сказать парню: что ты пристал ко мне со своей мамой? Маму ему дайте, мне твоя мама поперек горла с утра встала.
– А отец твой где?
– Вы мне не тыкайте, – незло поправил его Борис Ульянов. – В командировке, в Швейцарии. Они разведены давно.
– «Давно» – это как?
– Четыре года, наверное, я не знаю…
– Не знаешь, когда развелись твои родители?
– Не знаю.
Зобов выдержал требовательную паузу и ею поставил парня на место.
– Точно не знаю – я учился в Великобритании. Наверно, сразу после школы, закончил школу, и они развелись. Так, скорее всего. Это их жизнь – я в нее не лезу.
– Школу закончил в Москве?
– Нет, в Уэльсе, это двести пятьдесят километров от Лондона, но при чем тут это?
Борис не любил рассказывать, где он учился. За год, как вернулся в Россию, понял: это раздражает, еще точно не знал почему, но часто замечал на лицах собеседников завистливую ухмылку. Зобов тоже с трудом сдержал себя сейчас, он ненавидел всех эмигрантов, сбежавших с тонущего корабля и прихвативших то, что при коммунистах плохо лежало.
– В командировке отец давно?
– Нет. Вы мне ответьте, что с моей мамой?
– Мамой, мамой, – устало вздохнул Зобов. – Вот, прочти. – Он протянул листок, написанный его матерью несколько часов назад, и повторил вопрос: – В командировке отец давно?
Не поднимая глаз от бумаги, Борис почти прошептал:
– Неделю уже… или больше.
Пока Ульянов медленно, казалось почти по складам, читал непривычный рукописный текст, Зобов сообразил, что его раздражает в этом парне: он профессионально не считывался. Человек, долго проживший за границей, владеющий, как минимум, двумя языками, был для него как закрытая на два замка дверь. Ключ от одного, может быть основного, у него был – он много видел разных людей, угадывал стоявшую за ними среду, но второй замок никакими силами не открывался, он действительно был английский.
Борис читал и не мог взять в толк, о чем мать пишет: каблучок, друг какой-то, район, в котором когда-то жила, когда, с кем, почему она там… выстрелы, и она целует в лоб окровавленного, мертвого человека. Это про кого – неужели про его мать? Она вдруг стала ему противна, как может быть противен труп незнакомого человека в морге или грязный, извалявшийся в земле пьяница, лежащий на автобусной остановке. Последние строчки Борис Ульянов прочитал несколько раз: «…взяла папку, поцеловала его в лоб и пошла… женщина крикнула… она убийца… та с синей папкой»… добавить нечего».