"Какая выдержка! Какая потрясающая выдержка!"
От одной мысли, что я связан с этим героическим народом, пусть даже осьмушкой крови, у меня влажнеют глаза.
"Наверх, вы, товарищи! Все - по местам, - вырывается из моей груди. Последний парад наступает!.."
(К сожалению, других героических песен, тем более польских, я не знаю.)
"Врагу не сдается наш гордый "Варяг", - подхватывает Мак-Дауэлл. Пощады никто не желает!"
Нет, судя по стиснутым зубам Виктории, финал будет иной.
В и к т о р и я (уже в дверях):
- Забери заявление, "академик"!
Я лежу на спине, закрыв глаза.
- Мне пора, - говорит Виктория и начинает одеваться.
Мы - уже "в дверях". В смысле, в прихожей. Я подаю Виктории шубку, бросаю в рундук ее тапки.
Виктория стоит перед зеркалом и роется у себя в сумочке...
Финал должен грянуть с минуты на минуту.
"Да, чуть не забыла, - мысленно суфлирую я. - Забери за-яв-ле-ние!"
(Никакой реакции.)
"Забери за-яв-ле-ние!"
(Опять никакой реакции.)
"Заявление забери!" - мысленно рявкаю я.
(Черт, совсем охрип! Мысленно.)
- Это тебе, - неожиданно говорит Виктория и протягивает небольшой пакет, перевязанный шелковой лентой. - Поздравляю!
"Ах, да! Сегодня же 23 февраля. День Советской Армии."
- Только, пожалуйста, разверни его, когда я уйду, - добавляет она и направляется к двери.
"Однако..."
Я возвращаюсь в комнату. Сажусь на постель - недавнее поле брани...
На полу "сусанинцы" режутся в карты. В углу дымит чубуком шляхта, пустив его по кругу...
Неутомимый Мак-Дауэлл пользует на экране очередную жертву...
У меня в руках пакет, перевязанный шелковой лентой. Обычно на 23 февраля Виктория дарит мне носовые платки. (Надеюсь, без намека.) Это наша традиция, и мы ее храним. Кажется, и на этот раз Виктория не изменила себе. Я бросаю пакет на стол, но промахиваюсь. Пакет улетает аж за батарею.
"Ладно, завтра достану."
Один из шляхтичей, с хищным, загнутым крючком носом, выпустив мне дым в лицо, насмешливо интересуется:
- Чем пан не доволен?
"Нет, старик, все нормально..."
Все нормально.
9.
Я стою в очереди в буфете и изучаю его скудный ассортимент, когда туда заглядывает Юлия.
- Ты где свою подружку потеряла? - интересуюсь я.
- Инга заболела.
- Что-то серьезное?
- Нет, ангина.
Прекрасно! Нет, то, что Инга заболела, это, конечно, плохо. Прекрасно, что мне предоставлена возможность доказать, что мои слова никогда не расходятся с делом. Как там у меня? "Когда они будут болеть, я буду ходить в аптеку?" Вот, и иди!
В центральном гастрономе я покупаю трехлитровую банку абрикосового сока, килограмм лимонов, конфеты и, остановив такси, еду к Инге домой.
Дверь мне открывает невысокая миловидная женщина - мать Инги.
В руке у нее книга.
"Советский народ - самый читающий народ в мире", - мысленно рапортую я.
Инга уже в прихожей. На ней джинсы, "ковбойка" навыпуск. Шея обмотана шерстяным платком.
Удивление на ее лице уступает место восторгу.
- Я сейчас! - кивает она и шмыгает в свою комнату.
- Раздевайтесь, - улыбаясь, говорит мамаша.
"Мамаша, ничего, что я вас так - по-простому? По-солдатски?" - мысленно интересуюсь я.
Мамаша достает из рундука шлепанцы каких-то невероятных размеров.
"У вас в роду слоновой болезнью никто не страдал?" - едва не слетает у меня с языка.
Отсутствие в доме мужчины я определяю сразу. Как? Шут его знает! Возможно, по цвету обоев...
- На улице холодно? - спрашивает мамаша.
Все это время улыбка не сходит с ее лица.
Ну, как же! Жених пришел.
"Мамаша, эх, мамаша! Чему радуетесь? - ворчу я про себя. - К вашей дочке пришел ... (ладно, не будем уточнять кто), который ей, можно сказать, в отцы годится. Тут, мамаша, плакать надо!"
Честно говоря, ее улыбка уже начинает меня раздражать. Прямо не мамаша, а какой-то скалозуб в юбке. Что бы такое придумать, чтобы ей сразу взгрустнулось?
"Вариант первый".
Утро. Я в семейных трусах выхожу из комнаты Инги и сталкиваюсь с мамашей...
"Улыбается? Ладно, тогда вариант второй".
Утро. Инга и мамаша копошатся на кухне. Инга моет посуду. Я подхожу к Инге и пристаиваюсь к ней сзади...
"Опять улыбается? Прекрасно! Делаем рокировку."
Мамаша моет посуду, Инга хлопочет у плиты. Я подхожу к мамаше и пристраиваюсь теперь уже к ней...
"Что, снова улыбается? Теперь уже обе улыбаются? Ну, знаете, я вижу в этом доме мужчинам разрешено буквально все".
Тогда так. Инга и мамаша на кухне. Мы с Викторией вваливаемся в прихожую. Естественно, подшофе.
Я (громогласно):
- А ну, курицы, живо на шухер!
(Я загибаю Виктории салазки и пристраиваюсь сзади).
И н г а и м а м а ш а (в один голос):
- Что-о-о-о?!
- На улице холодно? - спрашивает меня мамаша.
(А она - дипломат!)
- Сейчас уже потеплело!
Инга влетает в прихожую. Я протягиваю ей пакет с дарами:
- Вот, лечись!
Инга заглядывает в пакет и от восторга теряет дар речи.
"Бедный ребенок! Совсем не избалован подарками".
Инга мчится на кухню, оставляет там пакет и так же, вприпрыжку, возвращается в прихожую. Мы расходимся по комнатам. Мамаша (с книжкой) - в свою, мы (с Ингой) - в свою. Вернее, в ее.
Как только мы остаемся одни, Инга бросается мне на шею. Я теряю равновесие и падаю на диван. Оседлав меня, Инга скороговоркой шепчет
мне в ухо:
- Милый, дорогой, любимый!..
"А где "единственный"? - мысленно привередничаю я. - У Асановой был еще "единственный"!"
- ...я знала, я просто чувствовала, что ты придешь!..
Инга запускает руку мне в п о д б р ю ш ь е (очень люблю это слово) и начинает расстегивать мой ремень...
- Ты сошла с ума, - теперь уже шепчу я. - Мама войдет.
- Не войдет, - со знанием дела шепчет Инга.
Она перекатывается на спину и начинает стаскивать с себя джинсы...
Все - джинсы на полу! Теперь моя очередь.
Я дышу ей в затылок, сдавливая в ладонях два упругих мячика...
"Наша Таня громко плачет, уронила в речку мячик..."
(Сгораю от стыда, но иных ассоциаций слово "мячик" у меня не вызывает.)
Скрежет диванных пружин наверняка слышен во всем микрорайоне. У подъезда уже толпятся люди. Стоят, задрав головы. Пытаются выяснить, из какого окна он доносится...
"Бедная мама!"
Бедная мама.
Что она чувствует в этот момент?
"Как все же хорошо, что у меня нет дочери!"
Я сижу на диване. Инга еще в ванной. Мне не остается ничего другого как разглядывать ее комнату.
Старый диван, старый письменный стол, старый секретер...
Вся мебель разной масти. По ней как по вехам можно судить о главных этапах в жизни семьи. "В этом году мы купим диван. В следующем - секретер.
А еще через два года - хо-ло-диль-ник!"
За стекло секретера - фотография Высоцкого. Та, где он с гитарой.
А что, если мне сменить фамилию? Взять девичью фамилию бабки и умотать в Польшу. В Россию стану приезжать только летом, в отпуск. Знакомые будут останавливать меня на улице и спрашивать:
- Ну, как там у вас, в Польше?
А я буду всем отвечать:
- А там тот пан, у кого больше!
Инга возвращается в комнату. Забирается на диван. Рукой проводит по моим волосам...
Я начинаю корчить рожи. "А ля Муссолини".
- Перестань! - строго говорит она.
Какая прелесть! Сестрица Аленушка и братец Иванушка. "Перестань!" говорит Аленушка не в меру расшалившемуся братцу.