Таким образом, мораль, религия, метафизика и прочие виды идеологии и соответствующие им формы сознания утрачивают видимость самостоятельности. У них нет истории, у них нет развития[16].
Как уже сказано, данная тенденция в развитии филологии сближает ее с историографией. У филолога и историка разное отношение к тексту, хотя они оба имеют дело по большей части именно с текстуальными документами и памятниками прошлого. Дело историка обработать документ – в историографии это называется «критикой текста», – выделить в нем достоверные факты, отбросить все остальное и дальше оперировать только этими проверенными фактами, уже вне исходного текста: «Текст источника подлежит исторической критике, которая по мере своего движения устраняет текст. Если он плохо рассказывает о событиях, он не нужен; если хорошо рассказывает, он тоже нужен недолго, потому что можно переходить к событиям»[17]. Филолог же интересуется текстом постоянно и бесконечно, не смущаясь его зачастую «заведомой вымышленностью», находя в нем не замеченные ранее смыслы и перетолковывая его вновь и вновь. И филолог, и историк часто составляют комментарии к текстам, но тот комментарий, который создают историография и позитивистская литературная история, – это в значительной мере описание и пояснение несловесных фактов, к которым отсылает текст: фактов, о которых он сообщает (например, если это исторический роман), фактов, которые могут за ним скрываться (например, жизненных обстоятельств автора), фактов его собственной истории (как он был задуман, как возник, как публиковался, редактировался, цензурировался и т. д.). Такой гетерономный подход к литературе и по сей день весьма влиятелен в науке о ней, особенно в популярных работах и изданиях классических текстов; его элементарной формой являются широко распространенные «комментарии к именам собственным», отсылающие к внетекстуальной, внесловесной реальности. В более специальных трудах он уравновешивается исследованиями интертекстуальности (цитат, реминисценций), возвращающими литературный текст в литературный или, во всяком случае, текстуальный контекст.
Конвергенция филологии с историографией показывает, что филология в своем развитии повторяет путь критики, описанный Жаном Старобинским. Начав с глубокой озабоченности языком, его внутренним строением и его основополагающей функцией в составе национальной культуры, она затем постепенно отходит от языковых проблем; в своей позитивно-фактографической форме она все менее является филологией, все менее «любит слово». Сегодня сосуществование под одной факультетской крышей, под общим названием «филологии» двух разных дисциплин – науки о литературе и лингвистики – это во многом анахронизм, объясняющийся тем, что студентов, изучающих литературу, необходимо основательно обучать иностранным языкам. На деле практическим лингвистам редко требуются углубленные познания в литературе, и, наоборот, историки литературы зачастую учат (если учат) языки лишь для ознакомления с зарубежными научными публикациями, не пытаясь вникать во «внутреннюю форму» каждого из этих языков.
§ 4. Поэтика
Идея научно изучать художественную словесность не есть что-то очевидное и от века существовавшее. Наука о литературе гораздо моложе, чем сама литература; как оформленное институциональное предприятие она складывается лишь в XIX веке, вместе с программой интегральной филологии. До тех пор в школе и университете «литература» не изучалась как отдельный предмет. Изящную словесность, ее тексты и законы преподавали иначе, под названием риторики[18].
Аристотель определял риторику (в одноименном трактате) как искусство убеждения. Ее предмет – коммуникация, и этим она отличается от философии как способа познания; философия доискивается до истины, а риторика работает с мнениями, заботясь не столько об их истинности, сколько о практическом успехе. Она шире художества и нужна всем, кому приходится кого-то убеждать: проповедникам, преподавателям, политикам, адвокатам, рекламным агентам и т. д. Согласно другому определению, восходящему к поздней античности, риторика – искусство изящной прозаической речи, красноречия. Каждое из этих определений отражает одну из сторон реальной риторической практики, которую разделяли на три жанра: судебный, политический и эпидейктический (хвалебный). Судебный и политический жанры описываются первым, функциональным определением риторики (оратор стремится в чем-то убедить судей или членов собрания), эпидейктический жанр – скорее вторым, формальным определением (задача ритора – не практическое убеждение, а эстетический эффект).
16
Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Избранные соч.: В 9 т. Т. 2. М., Политиздат, 1985. С. 20.
17
Эткинд А. Новый историзм, русская версия // Новое литературное обозрение. № 47. 2001. С. 12. «Новый историзм», о котором идет речь в цитируемой статье, – это современная попытка заключить новый, методологически обдуманный дисциплинарный альянс между историей и филологией, основанный на общем интересе к тексту и его устройству.
18
О средневековой риторике см.: Проблемы литературной теории в Византии и латинском средневековье / Отв. редактор М. Л. Гаспаров. М., Наука, 1986. Большинство текстов этого сборника принадлежит Сергею Аверинцеву и Михаилу Гаспарову.