Христианское средневековье, сформировавшее представление о ценности "сокровенного человека", привнесло во внутренний мир героев литературы много нового. Были открыты сложность и противоречивость человеческой природы (вспомним слова апостола Павла о греховности людей: "Я ведь не знаю, что совершаю, ибо не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то творю"-Рим. 7; 15) и обозначена возможность ее преображения на путях веры и подражания Христу.
Духовная встревоженность, сердечное сокрушение, покаянные умонастроения, умиление и душевная просветленность (см. о них с. 71-72) в самых разных "вариациях" запечатлены в "Исповеди" Бл. Августина, "Божественной комедии" А. Данте, многочисленных житиях. Вспомним размышления Бориса после смерти отца в "Сказании о Борисе и Глебе": "Увы, мне свет очей моих, сияние и заря лица моего -узда юности моей, наставник неопытности моей". Но средневековые писатели (в этом они подобны создателям фольклорных произведений и античным авторам), будучи подвластными этикетным нормам, еще мало осваивали человеческое сознание как неповторимо-индивидуальное, разноплановое, изменчивое.
Интерес к сложности внутреннего мира человека, к переплетению различных умонастроений и импульсов, к смене душевных состояний упрочился на протяжении последних трех-четырех столетий. Яркое свидетельство тому - трагедии У. Шекспира с присущим им сложным и нередко загадочным психологическим рисунком, в наибольшей степени - "Гамлет" и "Король Лир". Подобного рода художественное освоение человеческого сознания принято обозначать термином психологизм. Это индивидуализированное воспроизведение переживаний в их взаимосвязи, динамике и неповторимости. Л.Я. Гинзбург отметила, что психологизм как таковой несовместим с рационалистической схематизацией внутреннего мира (антитеза страсти и долга у классицистов, чувствительности и холодности у сентименталистов). По ее словам, "литературный психологизм начинается <...> с несовпадений, с непредвиденности поведения героя"1. (173)
Психологизм активизировался во второй половине XVIII в. Это сказалось в ряде произведений писателей сентименталистской ориентации: "Юлия, или Новая Элоиза" Ж.Ж. Руссо, "Сентиментальное путешествие по Франции и Италии" Л. Стерна, "Страдания юного Вертера" И.В. Гете, "Бедная Лиза" и другие повести Н.М. Карамзина. Здесь на первый план выдвинулись душевные состояния людей, тонко и глубоко чувствующих. К возвышенно трагическим, нередко иррациональным переживаниям человека приковывала внимание литература романтизма: повести Э.Т.А. Гофмана, поэмы и драмы Д.Г. Байрона. Эта традиция сентиментализма и романтизма была подхвачена и развита писателями-реалистами XIX в. Во Франции О. де Бальзак, Стендаль, Г. Флобер, в России - М.Ю. Лермонтов, И. С. Тургенев, И.А. Гончаров воспроизводили весьма сложные умонастроения героев, порой конфликтно сталкивавшиеся между собой, -переживания, связанные с восприятием природы и бытового окружения, с фактами личной жизни и духовными исканиями. По словам А.В. Карельского, упрочение психологизма было обусловлено пристальным интересом писателей к "неоднозначности обыкновенного, "негероического" характера", к персонажам многогранным, "мерцающим", а также с доверием авторов к читательской способности самостоятельного нравственного суждения1.
Своего максимума психологизм достиг в творчестве Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского, которые художественно освоили так называемую "диалектику души". В их романах и повестях с небывалой полнотой и конкретностью воспроизведены процессы формирования мыслей, чувств, намерений человека, их переплетение и взаимодействие, порой причудливое. "Внимание графа Толстого,-писал Н.Г. Чернышевский, - более всего обращено на то, как одни чувства и мысли развиваются из других; ему интересно наблюдать, как чувство, непосредственно возникающее из данного положения или впечатления, подчиняясь влиянию воспоминаний и силе сочетаний, представляемых воображением, переходит в другие чувства, снова возвращается к прежней исходной точке и опять странствует"2. По мысли М.М. Бахтина, художественной доминантой романов Ф.М. Достоевского явилось самосознание героя-идеолога, который "фигурирует не как человек жизни, а как субъект сознания и мечты", пребывающий в "подполье": "видение автора направлено именно на его самосознание и на безысходную незавершимость, дурную бесконечность этого самосознания"3. (174)
Психологизм Толстого и Достоевского - это художественное выражение пристального интереса к текучести сознания, к всевозможным сдвигам во внутренней жизни человека, к глубинным пластам его личности. Освоение самосознания и "диалектики души" - одно из замечательных открытий в области литературного творчества.
Существуют различные формы психологизма. Ф.М. Достоевскому и Л.Н. Толстому, в наш век - М.А. Шолохову и У. Фолкнеру присущ психологизм явный, открытый, "демонстративный". Вместе с тем писатели XIX-XX вв. опираются и на иной способ освоения внутреннего мира человека. Знаменательны слова И. С. Тургенева о том, что художнику слова подобает быть "тайным" психологом. И для ряда эпизодов его произведений характерны недоговоренность и недомолвки. "Что подумали, что почувствовали оба? - говорится о последней встрече Лаврецкого и Лизы. - Кто узнает? Кто скажет? Есть такие мгновения в жизни, такие чувства... На них можно только указать - и пройти мимо". Так завершается роман "Дворянское гнездо".
Неявный, "подтекстовый" психологизм, когда импульсы и чувства героев лишь угадываются, преобладает в повестях, рассказах и драмах А.П. Чехова, где о переживаниях героев обычно говорится бегло и вскользь. Так, Гуров, приехавший в город С., чтобы встретиться с Анной Сергеевной ("Дама с собачкой"), видит у ворот дома ее белого шпица. Он, читаем мы, "хотел позвать собаку, но у него вдруг забилось сердце, и он от волнения не мог вспомнить, как зовут шпица". Эти два незначительных, казалось бы, штриха - забилось сердце и не удалось припомнить кличку собаки - по воле Чехова оказываются признаком большого и серьезного чувства героя) перевернувшего его жизнь. Психологизм подобного рода заявил себя не только в художественной прозе XX в. (И.А. Бунин, М.М. Пришвин, М. Пруст), но и в лирической поэзии, более всего - в стихах И.Ф. Анненского и АА Ахматовой, где самые обыденные впечатления пронизаны душевными излучениями" (Н.В. Недоброво)4.
Арсенал художественных средств освоения внутренней жизни человека весьма богат. Здесь и описания его впечатлений от окружающего, и компактные обозначения того, что творится в душе героя, и пространные характеристики его переживаний, и внутренние монологи персонажей, и, наконец, изображение сновидений и галлюцинаций, которые выявляют бессознательное в человеке, его подсознание - то, что прячется в глубинах психики и неведомо ему самому. Вспомним сны пушкинской Татьяны, Мити Карамазова у Достоевского (о плачущем "дате"), кошмар, преследующий Анну Каренину и Вронского (мужик, работающий над железом и произносящий французские фразы), предсмертные сновидения толстовского князя Андрея и старухи (175) Анны в повести В.Г. Распутина "Последний срок", разговор заболевшего Ивана Карамазова с чертом.
В романе Т. Манна "Волшебная гора", одном из шедевров литературы нашего столетия, едва ли не центральным эпизодом является "прелестный и страшный" сон героя, попавшего в снежную пургу (раздел "Снег" из шестой главы). Жизнь в этом сновидении раскрывается Гансу Касторпу полнее и глубже, чем в его яви, отмеченной (в числе многого другого) участием в философских дебатах. Она предстает и в ее чарующе-гармонической стороне ("обычай разумно-дружеского общения", "радость при виде счастья и добродетели светлого народа"), и с ее зловещими началами - с тем, что вызывает омерзение и ужас. Все это духовно обогащает героя Т. Манна. "Мне снился сон, - размышляет он, очнувшись, - о назначении человека, о его пристойно разумном и благородном товариществе на фоне <...> омерзительно кровавого пиршества <...> Человек - хозяин противоречий, через него они существуют, а значит он благороднее их".