Реминисценции глубоко значимы в художественной словесности разных стран и эпох. Так, в произведениях русской литературы (не только древней) но и Нового времени) нет числа прямым и косвенным отсылкам к каноническим христианским текстам1. Обильны и весьма разнообразны обращения писателей к предшествующей художественной литературе. Нескончаемы отклики на "Божественную комедию" А. Данте, "Дон Кихота" Сервантеса, "Гамлета" Шекспира, на "Медного всадника" Пушкина, "Мертвые души" Гоголя, на творения Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова.
В творчестве писателей, в том числе крупных, оригинальных, (255) наличествует огромное количество реминисценций из самых разных источников. Так, произведения Пушкина -его лирика, поэмы, "Евгений Онегин", "Повести Белкина" -до предела насыщены отсылками (часто неявными) к литературе как отечественной, так и западноевропейской, в том числе современной поэту. Здесь вновь оживают Данте, Шекспир, Байрон, Державин; присутствуют К.Н. Батюшков, В.А. Жуковский, Е.А. Баратынский, П.А. Вяземский и многие другие. В бесконечно разнообразных пушкинских реминисценциях ощутимы и благодарное приятие поэтом искусства предшественников и современников, и творческая полемика с ними, и осмеяние позднеклассицистических и сентиментально-романтических стереотипов, штампов, клише.
Обратимся к повести "Станционный смотритель", которая лукаво приписана Пушкиным неискушенному провинциальному литератору Ивану Петровичу Белкину. Вот рассказчик выслушал горестный, сопровождавшийся слезами рассказ Самсона Вырина о том, как он потерял единственную дочь. Далее читаем (реминисцентные обороты мы выделили курсивом): " Слезы сии отчасти возбуждены были пуншем, коего вытянул он пять стаканов в продолжении своего повествования; но, как бы то ни было, они сильно тронули мое сердце. С ним расставшись, долго не мог я забыть старого смотрителя, долго думал я о бедной Думе...". (Напомним: из рассказа Вырина явствует, что Дуня - вовсе не "бедная": живет в богатстве и роскоши, любима Минским и любит его сама.) Здесь обращают на себя внимание и воспроизведение мотива, кочевавшего из одной сентиментальной повести в другую (рассказчик-путешественник, обогатившийся очередной печально трогательной историей, предается в дороге "долгим" размышлениям о ней), и стилистическая несовместимость лексики, характеризующая наивное литературное сознание Белкина (соседство в одной фразе архаически-приподнятого оборота "слезы сии" и сентименталистского стереотипа "сильно тронули мое сердце" с пятью стаканами пунша, которые "вытянул" смотритель), и связанная с этой подробностью беспомощная оговорка рассказчика (как бы то ни было, он сердечно тронут), и, главное, неприменимость к участи Дуни заштампованного эпитета "бедная" (современнику Пушкина вспоминались не только карамзинская бедная Лиза, но и последовавшие за ней "несчастные" Маши, Маргариты и т.д.). Подобный же "огрех" Белкина-литератора лукаво осмеян Пушкиным и в последнем эпизоде повести: "В сени (где некогда поцеловала меня бедная Дуня) вышла толстая баба" и сообщила, что смотритель умер. Близкое соседство стилистически полярных словосочетаний "бедная Дуня" и "толстая баба" весьма забавно. В приведенных эпизодах белкинского цикла (число примеров можно намного увеличить) явственно сказалась пушкинская склонность к реминисценциям игрового, шутливо-пародийного характера. Знаменательный факт: по возвращении из Болдина в 1830 г. Пушкин (256) сообщил П.А. Плетневу, что Баратынский, читая белкинские повести, "ржет и бьется"1. По-видимому, этот бурный смех вызвали именно реминисценции:
Реминисценции весьма существенны и в послепушкинской литературе. Так, явные и неявные отсылки к творчеству Гоголя многочисленны в произведениях Достоевского. Но наиболее настойчивы обращения русских писателей к Пушкину и его текстам. Свою, если так можно выразиться, реминисцентную историю имеют и лирические стихотворения великого поэта, и "Евгений Онегин", "Медный всадник", "Капитанская дочка". Пушкинские творения, осознаваемые писателями прежде всего как высочайшие образцы искусства, порой становятся поводами для фамильярных перелицовок. Так, в главе поэмы "Хорошо!", посвященной политической беседе Милюкова и Кусковой, В. Маяковский пародирует разговор Татьяны с няней. И.А. Бродский резко трансформирует текст стихотворения "Я вас любил...", чтобы выразить свой беспощадно жесткий взгляд на человека, мир, любовь:
Я вас любил. Любовь еще (возможно,
что просто боль) сверлит мои мозги.
Все разлетелось к черту на куски.
Я застрелиться пробовал, но сложно
с оружием. <...>
И далее (в том же шестом стихотворении цикла "Двадцать сонетов к Марии Стюарт"):
Я вас любил так сильно, безнадежно,
как дай вам Бог другими - но не даст!
В литературе последних двух столетий, освободившейся от традиционалистского "одноголосия", от жанрово-стилевых норм, правил, канонов, реминисценции обрели особенно большую значимость. По словам И.Ю. Подгаецкой, "поэзия XIX века начинается там, где "свое" и "чужое" поняты как проблема"2. Добавим к этому: литературные реминисценции знаменуют обсуждение "своего" и "чужого" как в поэзии, так и в прозе, и не только в XIX, но и в XX в.
Искусство слова близких нам эпох реминисцентно в разной мере. Отсылки к литературным фактам -неотъемлемый и, больше того, доминирующий компонент произведений В.А. Жуковского (едва ли не все свое сказано им по поводу чужого и по его следам). Реминисценции обильны и разнообразны у А.С Пушкина, А.А. Ахматовой, О.Э. Мандельштама. Но они далеко не столь значимы у Л.Н. Толстого, А.А. Фе(257)та, С.А. Есенина, М.М Пришвина, А.И. Солженицына: постигаемая этими художниками слова реальность чаще всего удалена от мира литературы и искусства.
Внутренней нормой литературного творчества XIX-XX столетий является активное присутствие в нем реминисценций. Изолированность писателей и их произведений от опыта предшественников и современников знаменует их ограниченность и узость. Однако и гипертрофированная, самодовлеющая реминисцентность, сопряженная с замкнутостью литературы в мире собственно художественных феноменов, интересов, проблем, для культуры и самого искусства отнюдь не благоприятна. Эта мысль воплощена в романе австрийского писателя начала нашего столетия Р. Музиля "Человек без свойств". Здесь автор, по его словам, поставил своей задачей "показать людей, сплошь составленных из реминисценций, о которых они не подозревают"1. Аналогичен ряд иронических суждений М.М. Пришвина о том, что он называл "засмысленностью", -о всецелой, а потому односторонней и даже ущербной погруженности человека (в частности художника) в мир чужих мыслей и слов, которые далеки от живой жизни. Недоверие к "книжной культуре" и "принципу цитатности" неоднократно выражалось в поэзии Блока. Оно явственно сказалось и в свободных стихах второго тома: "Она пришла с мороза...", "Когда вы стоите на моем пути...". В последнем поэт обращается к пятнадцатилетней девушке со словами:
<...>я хотел бы,
Чтоб вы влюбились в простого человека,
Который любит землю и небо
Больше, чем рифмованные и нерифмованные
Речи о земле и о небе.
Цитата у Блока "несет в себе одновременно и запас "ядов культуры" и высокий пафос Vita nuova"2.
Реминисцентный пласт литературных произведений, при всей его огромной значимости, не нуждается в абсолютизации, в рассмотрении его как некоего непременного центра писательского творчества: поистине художественное произведение с необходимостью отмечено прямыми контактами не только с предшествующей литературой, но и с "внехудожественной" реальностью. Знаменательны слова одного из русских философов-культурологов нашего столетия: звуки Пушкина вдохновлялись русской (Жуковский) и мировой литературой (антич(258)ность, Гораций, Шекспир, Байрон), "но еще, может быть, больше кремлевским пожаром, снегами и битвами 1812 года, и судьбами русского народа, и <...> русской деревней и няней"3. Напомню также резкие слова А.А. Ахматовой о критиках творчества Н.С. Гумилева: "Глухонемые <...> литературоведы совершенно не понимают, что читают, и видят Парнас и Леконт де Лиля там, где поэт истекает кровью <...> Его страшная сжигающая любовь выдается за леконт-де-лилевщину <...> Неужели вся история литературы строится таким манером?"4
4. ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ
Этот термин ввела в обиход Ю. Кристева, французский филолог постструктуралистской ориентации. Опираясь на бахтинские концепции чужого слова и диалогичности, а в то же время с ними полемизируя, она утверждала: "Любой текст строится как мозаика цитаций, любой текст есть продукт впитывания и трансформации какого-нибудь другого текста. Тем самым на место понятия интерсубъективности (т.е. диалогического контакта, или межличностного общения. -В.Х.) встает понятие интертекстуальности". И еще: ""Литературное слово" - это "место пересечения текстовых плоскостей", "диалог различных видов письма""5.