Когда цивилизация и комиссии стали захлестывать город, то стало жаль чего-то, и захотелось никуда не вырываться, хрен с ним, с розовым туманом и родителями жениха, захотелось не дать погубить это «что-то», не менее неопределенное, чем этот розовый туман, но более беззащитное.
Коровы доились, боржом бил вверх на пятьдесят метров, ветер гонял шляпу Громобоева, окруженного козами, сорвавшимися с привязи, художник рисовал голую Миногу, и во сне и наяву Люсю подстерегал красивый побледневший Володин, провинциальный милиционер, хотя и свой, но бесперспективный, потому что он служил там, куда его посылали, и в розовый туман он не вписывался, потому что, как только Люся окутывала Володина розовым туманом, Володин его отдувал.
— Ф-фух… — говорил Володин, и туман таял.
И из тумана появлялось его неженатое лицо.
У Люси еще со школы был парень, старше ее на два класса, Федька. Любовь не любовь — не поймешь.
Про Люсю в школе говорили — не признает авторитетов, относится ко всем высокомерно. Скажи, ты хоть кого-нибудь любишь? Все девчонки, все волчицы. Учитель географии про них говорил: какая злоба, какая зависть, какая низость! Но заступаться не заступался. А парень этот взял и заступился. Да как! Всех шуганул. Но его в расчет не приняли.
И пошла у них любовь не любовь, не поймешь. Когда Люся к тетке в другой город уезжала, он потом с ней три месяца не разговаривал. Потом опять стали вместе — без объяснений в любви.
Однажды было свидание в гараже под мостом. Дождь шел, а там стружки. Люся увидела и сказала — стружки. Он поднял ее на руки и понес.
— Знаешь, — сказала Люся, — я, наверно, еще маленькая.
Отпустил. Разозлился.
Трудные у них были отношения.
— Почему мы так? — спрашивала Люся.
— Потому что стоит мне отвернуться, как ты на шею вешаешься парням.
А Люся была неосторожна, кокетничала напропалую.
Расстались.
Однажды собрались у Милки — ее брат и приятель брата. Выпили портвейна и стали дикими голосами петь под гитару.
Она сидела на диване с этим влюбленным в нее, он был с шорно-меховой фабрики, и обсуждали поцелуи — кто умеет, кто не умеет.
— Ты умеешь? Наверняка не умеешь. Хочешь, покажу?
— Ты? Слабо! — сказала Люся.
Он как поцелует ее изо всех сил. Когда она открыла глаза, смотрит, стоит Федька. Он против света стоял, и лица его она не видела. Он подошел, размахнулся и ударил ее по лицу. Все ошалели. Она заплакала.
Он выгнал всех из комнаты, закрыл дверь. Потом встал на колени и просил прощения. Плакал. Они оба плакали.
Люся, когда рассказывала это Громобоеву, смотрела вперед круглыми глазами — зрачок во всю роговицу.
Потом они с Федькой опять расстались. Потом он кончил школу. Ему в армию уходить. Встретились в подъезде. Люся его спросила:
— Я не понимаю… Почему у нас так?
— Мы были очень разные.
Люся сказала:
— Давай возобновим отношения…
— Нет, — говорит. — Мы сейчас не ровня.
— Почему?
— Ты осталась такая же… Я не такой.
— Почему?
— У меня женщина была.
— Ну и что? — запнувшись, спросила Люся.
— Ты не понимаешь, я совсем другой. Мы не ровня.
— Ты думаешь, ты грязный?
— Нет. Совсем другой.
Они поцеловались в подъезде. Люся ничего не чувствовала.
— Ты как-то не так целуешь, — сказала она.
— Нет, я так же. Это ты другая.
— Какая?
— Я тебе теперь не нравлюсь?
— Да… я поняла… да… не нравишься…
— Где он сейчас? — спросил Громобоев.
— Был в армии.
— А потом?
— Это Володин, — сказала Люся. — А теперь мне надо уезжать для развития, а я не могу… У нас с ним ничего нет, а я снова в него влюбилась… Но мы разные…
— Вы не разные, — сказал Громобоев, — просто Володин перепутал эталон с идеалом. Он думает, что стремится к идеалу, а внедряет эталон.
— А в чем разница?
— За эталоном надо лететь куда-то в другое место или привозить его откуда-то, а идеал надо выращивать, где сам живешь. Ты поняла меня?
— Нет, — сказала Люся. — Ничего я не поняла.