Володин все-таки добился своего и связал концы с концами. Но это его совершенно не обрадовало.
Во-первых, потому, что он фактически провел следствие над самим затянувшимся следствием, и давать ожидаемые объяснения по этому поводу ему, как вы сами понимаете, вовсе не мечталось.
А во-вторых, после того как он полистал справочник по мифологии, взятый у Аички, он лишился сна и уверенности.
Володин был хороший, выдержанный, прекрасного образца молодой человек, и практически у него был один недостаток. Он считал — все, что непросто, то сомнительно. А значит, его идеал не изменялся во времени, а только разрастался в пространстве. Иначе говоря, он путал идеал с эталоном, а разница между ними существенна.
Эталон — это образец постоянства, единица измерения, все метры и сантиметры суть репродукции одного-единственного и хранятся в сейфе, и отлиты из драгоценного металла, и вся ценность эталона, что он не изменяется, и одной и той же единицей можно измерить и человека, и отрез ему на штаны, и автомобиль. Но если превратить эталон в идеал, то начнешь подгонять человека под штаны и автомобиль, а не наоборот.
Идеал же развивается во времени и растет, как дерево, имеет корни и ствол, и крону, и цветы, и плоды, и семена, которые, будучи высажены в подходящую почву и климат, снова дают дерево той же породы, но уже чуть изменившееся во времени, и потому идеал борется за свое нормальное развитие, а эталон ждет, чтобы его применили. Идеал — это признак культуры, а эталон — цивилизации. Когда цивилизация подминает культуру, они гибнут вместе. И от них остается только память и печаль.
Если доверяешь идеалу, то не будешь бояться, что из семени одной породы вырастет дерево другой породы. А если веришь только эталону, то будешь бояться, как бы его не поизносили. Будешь прикладывать эталон к идеалу и отрезать у того выступающие ветви и удивляться, почему идеал вянет и не плодоносит.
Но Володин был живой человек, и сердце у него было живое, и, когда он заметил, что оно бьется чаще привычного, он не обвинил свое сердце в превышении скорости, а постарался понять, чем это вызвано. Он еще не догадывался, что это из-за города, который отстаивал какую-то свою непонятную правоту, хотя часто дурацкими средствами.
Но уже понял, что сердце его бьется в одном ритме с сердцем городка и что городок стал для него свой, хотя другие еще этого не знали.
Он пришел к Громобоеву и сказал ему напрямик:
— Я не знаю, товарищ Громобоев, кто вы и какую задачу вы здесь выполняете по указу Центра, но у меня есть версия, что следствие застопорилось потому, что никто не выяснил, что такое «Сиринга». Извините, если что не так сказал.
— Сиринга? — Громобоев смотрел на него своими бутылочными глазами. — Сиринга — это старинный музыкальный инструмент, вроде губной гармошки или футбольного свистка, но только сделанный из тростника или чего-нибудь в этом роде. А почему у вас возникла такая версия?
— Весь город знает, что подлинное имя Копыловой — Сиринга.
— А-а… понятно, — сказал Громобоев. — Это все художник. Он назвал ее портрет «Сиринга».
— А вас не смущает, товарищ Громобоев, что он нарисовал ее в камышах и притом в голом виде?
— Не смущает, — сказал Громобоев. — А вы видели картину?
— Нет, но мне докладывали. «Сиринга» — имя-то иностранное.
— У вас тоже имя иностранное.
— Меня Федор зовут. Федор Николаевич.
— Я и говорю, — сказал Громобоев. — Все русские имена на букву «ф» — греческого происхождения.
— Как это может быть? — не поверил Володин. — А Фекла?
— Текла.
— А Федот?
— Теодот.
— Значит, я Теодор?!
— Теодор.
— А где это можно проверить?
— В справочной литературе. Спросите у директора. У него справочников полно.
Нет, не сразу Володин догадался спросить у Аички справочник по древним мифам. Нет, не сразу.
И потому события в городе стали принимать совсем путаный характер и, мы бы сказали, даже нереальный.
Город давно уже смекнул, что с ним происходит нечто чрезвычайное и что следствие по делу не лезущей ни в какие ворота Миноги — только толчок, запальная искра для всего остального.
И потому, когда Аичкины пионеры, которые вели переписку с центральным архивом на предмет отыскания среди жителей города неизвестных героев, получили извещение, что Миноге за спасение жителей города причитается давний орден, который не был ей вручен потому, что она переменила свою девичью фамилию и было не до розысков в годы страшной войны, то никто уже этому не удивился.