— Это не оправдание, Горохов. Повтори товарищу майору, что ты мне рассказал.
— Опасаюсь, вы меня за чокнутого посчитаете, — повторил Павлик-из-Самарканда, однако повторил и рассказ.
Якобы ездил он в столицу в глазной госпиталь лечиться лазарем.
— Лазером.
— Я и говорю. Лазари стоят в подвале, вода капает. Голову привязывают и в глаз из лазаря стреляют. Но не больно. Доктора волноваться не велят, а нянечки и раздатчицы в столовой кровь пьют. А внизу, на контроле, еще один кровопивец сидит и больных матом кроет, чуть ему в глаз не дал.
— Не отвлекайтесь.
— Я думаю, надо отвлечься. Сговорились мы с соседом Кыскырбаевым, как выйдем из госпиталя, сразу в Государственную Третьяковскую галерею поскакаем. Кыскырбаев говорит — у казаха глаз узкий, глазное давление замерять трудно. Меня дольше продержат. Ты меня дождись. Вместе поскакаем. Я говорю: «Есть, товарищ Волков». «Кыскыр» по-казахски «волк». У него одиннадцать детей, у товарища Волкова.
— Не отвлекайтесь, Горохов.
— Выписали меня — три дня жил у земляка. Василия Блаженного смотрел, купил в ГУМе портфель типа «дипломат» для Люськи, ей нужно. На четвертый день Кыскырбая выписали. Пошли мы в Государственную Третьяковскую галерею. Пришли на первый этаж, а там висит портрет товарища Громобоева.
— Стоп, — сказал Володин. — Подробней об этом.
— Чей портрет? — спросил майор.
— Вы слушайте, слушайте…
— Портрет товарища Громобоева, только с бородой.
— Стоп. А ты его тогда разве знал?
— Нет. Я его тут опознал. Как с него ветер шляпу скинул — гляжу, он. Точно. Портрет называется «Пан». Художника звать Рубель.
— Рублев?
— Ага. Врублев.
— Может, Врубель?
— Может.
— А почему боишься, что тебя чокнутым посчитают? Товарищ Громобоев заслуженный человек. Может его портрет в музее висеть?
— Может.
— А почему «Пан»? — спросил майор.
— А я почем знаю?.. Да вы бы посмотрели на того пана — на нем шкура козлиная, и в руке футбольный свисток. Ох, непростое это дело, товарищ майор, непростое. Картина старинная, а лет тому пану сколько сейчас товарищу Громобоеву.
Володин выдвинул ящик стола и показал майору незаметно от Горохова открытку с этой картины. Но майор уже что-то смутно вспоминал по описанию.
— Слушай, Горохов, ступай, — сказал майор. — Ступай.
— Расписываться где?
— Зачем?
— А я показания давал?
— Какие показания, Горохов? Одни сплетни.
— Дело ваше. Сплетня. А что ветер поднимается, когда этот Громобоев бежит по улице? А что козы за ним со всех дворов удирают? А что коровы, что куры, что свиньи?
— А что куры?
— Озверели! А что боржом в небо хлещет?
— Ты лучше скажи, зачем ты на кроватях по городу ехал?
— А чего? Это «багги».
— «Багги»… Ладно, ступай, Горохов.
— Дело ваше, — сказал Павлик-из-Самарканда.
И ушел.
Майор и Володин сидели молча. Потом Володин достал из портфеля книжку и прочитал майору справку:
«Когда родился великий бог Пан, он не остался жить на Олимпе. Он ушел в тенистые леса и горы. Там пасет он свои стада, играя на звучной свирели. Лишь только услышат нимфы чудные звуки свирели Пана, как толпами спешат к нему, и вскоре веселый хоровод движется по зеленой долине. Весело резвятся сатиры и нимфы вместе с Паном. Когда же наступает жаркий полдень, Пан удаляется в густую чащу леса или в прохладный грот и там отдыхает…»
— В полдень, говоришь? — спросил майор. — С двенадцати до часу?
— Вы слушайте дальше!.. Слушайте!.. «Опасно тогда беспокоить Пана. Он вспыльчив. Он может в гневе послать тяжелый, давящий сон. Он может наслать и панический страх, такой ужас, когда человек бежит, не замечая, что бегство грозит ему гибелью. Не следует раздражать Папа. Но если Пан не гневается, он милостив и добродушен. Потому что его имя Пан означает „Все“, то есть природа… Полюбил Пан прекрасную нимфу по имени Сиринга…»
— Как?
— Сиринга, — сказал Володин. — «Гордая была нимфа и отвергала любовь всех. Пан увидел ее однажды и хотел подойти к ней, но она в страхе обратилась в бегство. Пан захотел догнать ее, но ее путь пересекла река. Взмолилась Сиринга, и бог реки сжалился над ней и превратил ее в тростник. Подбежавший Пан обнял только гибкий тростник… Стоит Пан, печально вздыхая, и слышится ему в шелесте тростника прощальный привет нимфы. Пан сделал тростниковую свирель и назвал ее Сирингой… Пан удалился в чащу лесов, и там раздаются полные грусти нежные звуки его свирели, и с любовью внимают им юные нимфы…»