Пожалуй, ему следовало сказать: «Я не пойду с тобой. И я не смогу плавать в той воде». Но он произнёс:
– Ребята меня терпеть не могут.
– А вот и нет! И ты ведь будешь со мной. Всё будет отлично, обещаю.
Габи привыкла к тому, что он избегает людей. Социализация была её сильной стороной, а не его.
Девочка побрела по дороге, болтая о погоде, но Финн почти не слушал её. Он горячо убеждал себя в том, что ему вовсе не обязательно лезть в воду. Можно просто посидеть на камнях и почитать. И Габи останется довольна. Если он по-настоящему углубится в статью или книгу, то сумеет не думать о том, где находится, а потом пора будет возвращаться. Вероятно, это будет его первый шаг к тому, чтобы стать таким, как все…
– Внимание-внимание! Земля вызывает Финна!
– Извини, я отвлёкся.
– Ясно! – рассмеялась Габи. – Как всегда, за миллион миль отсюда. Я сказала, что сегодня там будут все из театрального лагеря.
– Я не хочу с ними разговаривать.
Габи не понимала этого, потому что для неё общение было естественным, как дыхание. Она могла мгновенно подружиться с кем угодно.
А Финн прожил без друзей почти тринадцать лет, и лишь некоторое время назад у него появилась она.
– Ты помнишь тот день, когда впервые увидел меня в школе? – вдруг спросила Габи.
– Ага…
Ещё бы он не помнил! Первый день занятий в третьем классе… Габи оказалась новенькой из Нью-Йорка. Он представился и тут же услышал: «Финн Ферт? Ого! Твои родители любят аллитерацию, верно?» На что он смог промямлить только жалкое: «Мм?..» Она спросила, есть ли у него братья и сёстры, и он немедленно заявил: «Да». Он никогда не говорил о Фейт в прошедшем времени. Он – брат-близнец. Без этого он не был Финном. Когда он, в свою очередь, спросил её, Габи ответила: «Один старший брат».
Но позже Финн узнал, что Ксавьер тоже умер. Он был морским пехотинцем и погиб в открытом море. Миссис Рэнд всегда носила золотую цепочку с его именем. Отец Габи не смог справиться с горем. Он ушёл из семьи вскоре после смерти сына.
Финн сразу почувствовал симпатию к Габи, несмотря на то что порой ему нужен был словарь, чтобы понять её. Когда она хохотала, он расплывался в улыбке. Он помнил, как ему нравилось, что она неправильно произносит «карыша» вместо «крыша». Он смеялся над ней, а она сердилась. Она была с равнины, чужая в Дорсете, и это роднило её с Финном, хотя он прожил здесь всю свою жизнь. Он был живым напоминанием о местной трагедии. Мальчиком, за спиной которого шептались.
– Ты знаешь, почему мы с тобой подружились? – поинтересовалась Габи.
– Потому что я осмелился подойти и заговорить с тобой? – предположил Финн, решив, что своим вопросом Габи хочет напомнить ему о важности социализации.
– Да, но настоящая причина проявилась только через несколько дней. Мне приснился кошмар о том, что ты попал в беду. Ну… один из тех снов, которые кажутся настолько реальными, что ты помнишь их во всех подробностях даже после пробуждения. Там был ты, но в то же время как будто не ты. Понимаешь, о чём я?
Финн кивнул.
– Короче, в том кошмаре ты не мог вернуться домой и не мог видеть. А я послала тебе огромный шар солнечного света, и всё стало хорошо.
– Свет был, разумеется, волшебный?
– Не насмехайся надо мной! Мы же тогда учились в третьем классе!
– По-моему, хлипковатое основание для начала большой дружбы, – произнёс он и шутливо пихнул её локтем.
– И не надо включать Мистера Скепсиса! – фыркнула Габи. – Именно поэтому я и не говорю тебе всего.
– Прости. Это круто. Но на будущее ты должна иметь в виду, что если запустить в меня шар солнечного света, то я наверняка дам дёру в противоположную сторону.
– Ладно. Но сегодня я веду тебя к солнцу, а не прочь от него! Так что вперёд!
Чем ближе они подходили к небольшой парковке, посыпанной гравийным щебнем, тем сильнее колотилось сердце Финна. Теперь, когда всё стало более чем реальным, он осознал, насколько глупым оказался его план спрятаться за книгой. При виде огромных глыб мрамора, которые выступали из зеленоватой воды, как гигантские покосившиеся надгробия, у него свело живот. Он давно не бывал здесь, хотя часто видел это место во сне. Выступающие слои белого камня и отвесные склоны над глубокой водой придавали карьеру сходство с криво разинутым ртом, скалившим гнилые зубы. Карьер имел форму почти идеального узкого прямоугольника шириной примерно с бассейн олимпийского размера, но гораздо более длинный – и намного более глубокий. И это было вовсе не естественное озеро или другой природный резервуар, а рана, с жутковатой аккуратностью нанесённая у подножия горы. Уродливое дело человеческих рук, притворяющееся природным водоёмом.