По всем этим причинам я и предсказывал, что наибольшей популярностью пользуются картины, где изображен один человек, и кривая распределения произведений искусства в зависимости от количества изображенных на них людей на уровне четырех-пяти человек резко идет вниз. Расчеты подтвердили мой прогноз: на 116 картинах изображен один человек, на 48 – два человека, на 26 – три, а дальше работы уже единичные.
Когда вы в следующий раз окажетесь в художественном музее, обратите внимание на то, как искусство служит человеку. Музей – это место, где множество людей любуются другими людьми.
Групповые танцы представляют собой почти вселенский культурный феномен. Люди собираются и танцуют вместе, достигая экстаза. Весьма вероятно, что в эволюционном смысле групповые танцы (в армии заменяемые на синхронную маршировку и муштру) представляют собой первобытный механизм укрепления чувства коллективизма. В книге Дэвида Бирна «Как работает музыка» («How Music Works») описывается схожий эффект участия в большом оркестре:
Оркестр превратился в более абстрактный организм, сообщество. И каким бы виртуозом ни был сам по себе каждый музыкант, его индивидуальность растворяется в коллективе. Может показаться, что это парадокс, но более цельная личность больше готова поступиться своей индивидуальностью ради музыки… Это не просто музыкальная трансформация. Это настоящее духовное преображение. Этому способствует, конечно же, сама природа музыки, но еще и масштаб оркестра позволяет мне, даже в моем статусе ведущего солиста, раствориться в музыке и пережить своего рода экстатическое освобождение.
Социальная теория притягательности предсказывает, что нарративные формы искусства также преимущественно посвящены людям и отношениям между ними. Да, существуют абстрактные картины, где люди не изображаются, но трудно представить себе литературу, где не было бы ни одного персонажа или хотя бы упоминания о нем. Интерес людей к художественной литературе и кино коренится в нашем интересе к реальной жизни. Например, значительная часть произведений этих видов искусства посвящена вопросам любви и дружбы, поскольку данные темы столько же места занимают и в реальной жизни. Вопросы любви и межличностных конфликтов поднимаются в литературе всех времен и народов.
То, что нас волнуют реальные люди, – это понятно, но почему нас заботит судьба вымышленных персонажей? Жители стран Запада проводят огромную часть своего досуга перед телевизором, в кино, за книгами или компьютерными играми, увлекаясь приключениями преимущественно вымышленных персонажей.
Кроме того, люди готовы тратить на заведомо вымышленный текст больше времени, чем на заведомо правдивый. Это означает, что судьба вымышленных персонажей волнует нас больше, чем судьба реально существующих людей!
Художественная литература и кино не только интересны, но и трогают нас до слез. Разные жанры этих видов искусства, от порнографических до душещипательных, вызывают у людей широчайший диапазон самых реальных эмоций и ощущений.
Древний и новый мозг переживают произведения художественной литературы совсем по-разному. Как мы уже обсуждали во введении, у человека, условно говоря, два мозга и два знания. Одна часть мозга говорит, что это вымысел, а другая и слышать об этом не хочет. Эмоциональные центры напрямую связаны с древними участками мозга, чем и объясняется наша порой чрезмерно бурная реакция на книги и фильмы. Мы вбираем в себя информацию, а ее критическое оценивание (в результате чего мы решаем, идет ли речь о реальных событиях) и эмоциональная реакция на нее происходят параллельно. Вот почему сознание, твердя, что «это всего лишь кино», может только приглушать, но не устранять страх, испытываемый при просмотре фильмов ужасов.
По этим же причинам мы эмоционально привязываемся к персонажам фильмов и книг. Мы ощущаем себя частью мира, о котором читаем, даже если это мир вампиров или волшебников. Когда нас покидают полюбившиеся герои телесериала, то мы переживаем чувства, аналогичные тем, которые мы испытываем, когда из нашей жизни уходят дорогие нам реальные люди.
Выясняется, что тенденция верить в то, что нам говорят, обеспечивается наиболее старой и фундаментальной частью нашего разума. Слыша какое-то утверждение, мы по умолчанию принимаем его на веру. Когда кто-то говорит нам, что ему удалили толстую кишку, почему бы не поверить? Пока у нас не появляются основания сомневаться в сказанном, мы склонны предполагать, что нам говорят правду. Даже когда мы знаем, что нас вводят в заблуждение, неправдивая информация, которую мы слышим, все равно влияет на наши рассуждения, и мы ведем себя так, словно верим в заведомую чушь. Возможно, способность скептически смотреть на вещи, критически оценивать ситуацию и не верить всему, что нам говорят, появилась у нас на поздних стадиях эволюции. Недоверие требует умственных усилий, прикладывать которые нам зачастую недосуг.