«Все материальные предметы зримы в многообразии видений, и созерцанию чувств [открываются] они цветами, которые окрашиваются на [внешнем] облике изначального сырого материала. И цвета их, и их оттенки проявляют себя букетами сочетаний, и прочерчивают себя на поверхностях материи… И они соединяются для созерцающего глаза в образе изначального цвета. И присутствие их [цветов] между видимым и видящим возникает посредством эманации воздуха и чистоты света (be-atzilat ha-avir vebe-tzahtzahot or) и слияния их друг с другом. И в этом единстве одного с другим созерцает видящий то, что он созерцает».
В обрисовке Парафраза теория эманации тяготеет к более платонической форме. Процесс зрения предстает как взаимодействие двух явлений: излучения, посылаемого объектом зрения в воздушный субстрат-посредник, и сияния света, исходящего, очевидно, из глаз смотрящего человека. Заметим, что термин, характеризующий изливающийся из глаз свет, на иврите имеет сильную коннотацию «чистоты сияния». Это почти буквально соответствует концепции Платона, согласно которой внутри человека существует особо чистый огонь, который боги заставили ровным потоком изливаться через глаза навстречу внешнему свету. И именно благодаря слиянию истечения огня из глаз и внешнему свету образуются видимые тела. Скорее всего, парафразист находился под сильным влиянием неоплатонических идей, возможно, доступных ему через различные арабские тексты, и сознательно усилил смысловые моменты, присутствующие в оригинальном тексте Саадии в качестве намека лишь в нескольких фразах.
Приведенный выше отрывок получил распространение в кругах Хасидей Ашкеназ и с некоторыми комментариями вошел в трактат под названием «Sefer ha-Kavod» («Книга Славы»). В соответствии с одним из рукописных вариантов его опубликовал Й. Дан, не проведя идентификации с текстом Парафраза. Красочная терминология отрывка оказала влияние на мистическое учение о цветах и зрительных образах, фрагментарно представленное в многочисленных трудах хасидов средневековой Германии, а также в более поздних каббалистических направлениях, использующих эту традицию.
Последний отрывок, который мы здесь приведем, по своей стилистике в оригинальном тексте Кitab al-Amanat выглядит довольно странно. На первый взгляд, он больше подходит для мистической литературы, описывающей трансовые состояния визионеров, совершающих восхождение к Престолу или употребляющих технику произнесения Божественных имен для сознательного достижения профетического экстаза. Особенно озадачивает тот факт, что Саадия создает подобные образы в контексте рассуждений о библейских пророках:
«Вид Славы Господней на вершине горы был <…> как огонь поядающий (Шемот [Исх] 24:17). Однако, если смотрят на этот свет, не могут видеть его из-за силы его яркости. А тот, кто смотрит, строение его распадается, и дух улетает».
Нам думается, что это изображение приближается к литературе Hekhalot, как и вообще к жанру, связанному с непосредственной мистической практикой. Далее текст развертывает очень важные градации сияния Славы: оно сосредоточено буквально в «начале» света, которое не может созерцать ни один пророк, включая Моше, тогда как «окончание» света доступно лицезрению. Как было отмечено выше, классификация видений, заданная у Саадии пунктирно, ляжет в основу теоретически разработанных моделей степеней профетического дара у более поздних поколений. Теперь обратимся к парафразисту, на материале которого четко проступают элементы впечатлений, полученных на практике:
«Вид Славы Господней был, как огонь поядающий, но пророки не могли видеть лик этого великого света, и не было у них силы смотреть на него, как подобает, и созерцать его, как должно, из-за лучистого сияния лика его, и великолепия облика его, и силы яркости его. И каждый, кто смотрел на него, как подобает, мгновенно содрогалось тело его, и члены его, и кости его отделялись [друг от друга], и душа покидала его… Средоточие воспламенения всего озаряющего светом, и лучистости всего освещающего [находится] в изначалии его [света], [у источника, откуда] он исходит, во главе его сияния…»