— Есть такое. А ты разве сразу не догадался? — крепко прижав его к себе за талию, он пользовался тем, что под водой их невидно.
Быстро и резко, как и всё, что случилось за последние тридцать секунд, Игорь поцеловал его, ухмыльнувшись возмущённому стону. Всё же был риск, что их могут в любую секунду застукать родители, а шанс того, что сладкую парочку оставят тут же в покое, был равен нулю.
Они отплыли друг от друга, быстро оглядевшись по сторонам, и, скинув с себя футболки на берег, стояли в воде почти что на носочках. Алек успел заметить родителей, плавающих вдалеке, к его огромному счастью: настроение разыгралось настолько, что всё тело буквально зудело от желания большего контакта и прикосновений. Постепенно настроение угасало, Алек снова возвращался в свою мёртвую спокойность, а уровень неловкости рос всё больше, с приближением тех, с кем он сюда приехал.
Игорь же продолжал веселиться, плескаться водой, временами отплывал далеко, делая вид, что тренирует свои умения. Он выбрал хорошую тактику, чтобы никто не строил ненужных предположений.
— Кто из них твой батя?
— Как увидишь ворчащего тощего старика, сразу поймёшь, что это он, — и Алек снова уставился на компанию, успевшую выбраться на берег. Те, заметив их, как ни странно, тревожить не стали.
— Так вот чей у тебя характер, ха-ха-ха! — рассмеялся Игорь. — А я-то думал… Издалека, оказывается, понять можно, кто вы друг другу!
— Временами у меня больше мамин характер, — он окончательно помрачнел, но его приятель этого не увидел, заплыв за его спину.
— И какая она? Такой же безумный инициатор, каким я тебя только что видел? — продолжил тот.
— Она… мёртвая, — воздух от его слов словно налился свинцом. Дно стало притягивать, внутри возникла тяжёлая гиря. Алек распространял пустоту вокруг себя, захватив в этот омут Игоря.
— Охренеть можно… прости меня, — чувствуя вину за то, что задел старую рану, проговорил он.
Подобравшись поближе, он обнял его со спины, так, что под водой и видно не было. Хотелось расплакаться, закричать о том, что ему действительно жаль и за сказанное, и за то, что матери Алека не стало. Но он понимал, прекрасно чувствовал, что тот в этой жалости не нуждается.
Алек, повернувшись к нему лицом, впервые дал себе право выпустить эмоции; мрачность на его лице стала уничтожающей, слёзы без остановки текли по щекам. Он начал рассказывать всё, что копилось внутри, хотя раньше себе такого не позволял.
На самом деле очень трудно признать, что матери больше нет. Не только самому себе, но и кому-то ещё. Первые три недели после её смерти в его голове не пробегало ни единой мысли об этом; откровенная правда, что она лежит в земле, а её душа, покинув сосуд, растворилась, упорно ускользала от него.
Ментальное присутствие мамы позволяло держаться наплаву: тепло одеяла было сродни её касаниям, сладкий аромат её парфюма, оставшийся в квартире, всё ещё напоминал о ней. От мамы всегда веяло радостью, теплом и уютом, которые невозможно было не прочувствовать, вечно холодные руки, всегда искренне обнимающие, никогда не дарили холода. Противоречивая реальность не смогла уничтожить магию этой женщины. Но всё же она умерла, в самый важный момент, когда в ней так сильно нуждались. Вездесущая несправедливость, захватившая мир, она всегда отбирает самое ценное.
В первые минуты, когда ужасающая новость ошарашила его, в голове Алека пронеслась короткая и совершенно нелепая мысль:
«А что делать с её контейнером с едой, который она забыла взять с собой в дорогу?»
К нему так никто и не притронулся. Нежно-розовая коробка продолжила стоять на самой верхней полке холодильника. Неделю, две, может, даже больше — никто не хотел считать дни после смерти, пока к ним не пришла бабушка, впервые осмелившись на визит со дня смерти дочери. Бабушка Нина устроила дома генеральную уборку, прекрасно зная, что эти мальчики не станут озабоченно наводить порядок после потрясения. Они были теми, кто привык прятаться, уходить из дома, молчать, но точно не станет прикасаться к её вещам. Они даже не заметили того, что содержимое контейнера успело покрыться плесенью.
Ярослав приходил после работы домой, готовил кушать, а после садился за компьютер. Первое время не мог спать по ночам, а после вырубался за мгновение, когда начал окончательно выматываться за день. Но он всё равно не сдавался, потому что знал — вся ответственность перешла на него, единственного оставшегося родителя. И, что было немаловажно, не начал пить. В большей степени потому, что считал это слишком лёгким наказанием за то, что он сотворил.
Алек был живым мертвецом, из последних сил пытаясь не сдаться окончательно. Сон по несколько часов в сутки, старательная учёба и полная отстранённость от всех, кто его окружал. Порой он терял контроль, когда оставался один, — особенно ночью, — и мог часами сидеть за столом, уставившись в одну точку.
Их дом стал обителью мёртвых, где по-настоящему неживой была только мама, но всё равно была рядом с ними. Они не прощались с ней, пытались держать друг друга наплаву, постепенно наполняя их общий мир жизнью. Выбраться со дна помогала бабушка, хотя перенести утрату ей далось куда хуже. Она ни раз говорила о том, что должна была умереть именно она, старуха, а не её молодая и успешная дочь. Но Нину удерживала бесконечная любовь к внуку и Ярославу, который успел стать для неё почти что сыном. Она знала, что её помощь им просто необходима, потому переехала к ним на какое-то время, наводила порядки, вкусно готовила и старалась компенсировать то, что унесло с собой горе.
Единственное, что Алеку действительно не удавалось сделать долгое время, так это разрыдаться. По-настоящему, чтобы глаза пекло, а из носа текло, чтобы тело покрывалось дрожью. В осень он не чувствовал ничего, ровно как и всю зиму, внутри была сплошная серость, ни ярче, ни темнее. Только порезы на теле вызывали слёзы, но это были последствия физической боли, не искренне. Да, он оплакивал мать на кладбище, потому что так надо. Однако его эмоции вышли только в марте наружу: всю ночь он не мог успокоиться, затем следующую, и так всю неделю; крыша ехала без остановки всё это время.
И сейчас Алек чувствовал себя просто ужасно: он показал свою слабость, натуру, которая способна вызвать только жалость. Все давно ушли уже с берега, и Игорь сгрёб его в успокаивающие объятия. И как бы не хотелось наполнить этот момент хоть какой-то романтикой, он понимал, что это ни к месту — Алек будто умирал и оживал в его руках, выпуская из себя все чувства и эмоции.
— Я буду рядом, всё хорошо, тише, — повторял он как мантру, почти беззвучно, но Алек слышал всё очень отчётливо.
— Идём на берег, — чувствуя, что в воде уже слишком холодно, наконец отозвался тот.
— Да, давай…
Пока Алек просто сидел на песке, он сбегал в свой лагерь за полотенцем. Губы успели посинеть, зубы стучали так, что слышно было за несколько метров.
— Сейчас будет тепло, — перестав растирать кожу, Игорь укутал его в махровую ткань, прижав к себе покрепче, чтобы побыстрее согреть. — Так, слушай внимательно. Сейчас тебя в порядок приведём, пойдёшь к себе, — строго начал говорить он. — И за обедом поговоришь о том, чтобы вы срочно уехали. Слышишь меня? — он обратил на себя внимание и, заглянув в глаза, сказал то, что было так необходимо. — Ты самый лучший, слышишь?
И он действительно слышал. Алек был благодарен за эту поддержку, ничуть не задумываясь о том, что с этим человеком они знакомы всего-то два дня. Но выбираться отсюда действительно было нужно, иначе эти дни будут последними. Без шанса на спасение.
*
— Мужики, может, будем уже собираться? — Ярослав скрестил руки на груди, стоя у стола. Остальные сидели, распивая только что приготовленный чай. Вечерело, солнце наливалось насыщенными красками и уже смотрело не сверху, а чуть ниже.
— Ярик, не дури, мы же утром планировали уезжать, — возмутился дядя Миша, напоминая про разговор перед поездкой.