С. А. Ф.: Он и есть предатель. До чего фронт в 41-м довели! Их тогда многих расстреляли, — и правильно!
П.: Так в разгроме виноваты — они?
С. А. Ф.: Они. А кто же еще?
П.: А Сталин? Вы лично Сталину верили?
С. А. Ф.: Вот Марксу и Ленину я верил. А Сталину?.. То, что нужно — верил, что не нужно — не верил… Сталин, жаль, часто ошибался.
П.: Хорошо. А еще случаи дезертирства?
С. А. Ф.: Да какие могут быть еще случаи?
П.: Ясно. Скажите, а вы танк БТ-7 застали?
С. А. Ф.: Я — пехота. У меня в роте столько дел было — не до танков! Вот Т-34 — это был танк! Жаль, что его только в 43-м году стали выпускать.
П.: Да их уже к началу войны больше 1000 штук было!
С. А. Ф.: Не может быть! Они только в 43-м появились!
П.: На вашем участке фронта. А в армии Т-34 чуть ли не с 39-го. А вот БТ как-нибудь иначе называли? В шутку?
С. А. Ф.: Как это — в шутку?
П.: Сейчас БМП, боевую машину пехоты, в шутку называют «братской могилой пехоты». А БТ тогда?
С. А. Ф.: А тогда никто не шутил. Не то время было. Кругом уши. Да и что эти танки! Толку от них! Идем мы раз в наступление. Нашему полку придают 12 тридцатьчетверок. Так они, враги, делятся на две группы — и только мы их и видели! А немцы как раз через наш полк — контрнаступление! И полк погиб. От моей роты 20 человек только и осталось.
П.: Как вы сказали? Разделились? Как это?
С. А. Ф.: А так. Шесть налево ушли, шесть — направо. А немцы потом — как подгадали! — через нас!
П.: А что потом было? С немцами?
С. А. Ф.: Да с ними потом в тылу нашлось кому разобраться. А эти враги…
П.: Враги?! Тех танкистов так и называли: «враги»?
С. А. Ф.: Да.
П.: Здорово! Ведь есть же люди, которые все понимают сразу! Знаете, Алексей Федорович, а на границе в 41-м красноармейцы разбегались с криками: «измена»! Есть ведь какая-то прослойка в народе!! Все понимают!
С. А. Ф.: А я что-то ничего не понимаю. Болею. Уже неделю. С головой не очень. Не понимаю.
П.: Интересно у нас, говорю, общество устроено: есть какая-то прослойка в народе, вне иерархии, которая все понимает. И иногда высказывается… Скажите, а вы в Россию возвратиться не хотели бы?
С. А. Ф.: Куда мне — такому-то?.. Недостоин я. Пью… Да и не хочу. А вот сын мой — он в России. Под Сталинградом живет. Виталий Смирнов — доктор биологических наук! У меня не было возможности доучиться на биологическом — он докончил.
П.: Как и вы подобно отцу стали военным, а потом в системе образования. Значит, кровью-то своей вы все-таки вернулись? Русской кровью?
С. А. Ф.: Почему — русской? Мать у него — болгарка. Из этих мест.
П.: Тем более.
Слова Алексея Федоровича Смирнова изобилуют, с одной стороны, массой интереснейших деталей, характеризующих и его, и эпоху; а с другой стороны — толкованиями, характерными для его социальной группы (военный, пьянь, русский, молодость прошла при Сталине, фронтовик и т. п.).
Детали интересны даже мельчайшие — взять хотя бы то, что помогать вдове фронтовика в некое село района он именно «пошел». Чтобы оценить эту деталь, надо знать, что от Болграда до ближайшего села 5 километров, и очень может быть, что нужное село было отнюдь не ближним. Такие расстояния не радость даже для здорового человека, что уж говорить про того, у кого утрачена часть костей стопы, да и само ранение произошло не так давно!
И таких деталей множество. А воспоминания о масштабе жульничества с орденами, выявляемого при демобилизации, и вовсе в мемуарной литературе уникальны.
Маловероятно, что Алексей Федорович являет собой пример неугодника. Надежду на зарождение в нем этого начала дает эпизод с отказом подличать под руководством инструктора райкома партии, — если это не было просто проявлением ненависти фронтовиков к тыловикам. Скорее Смирнов просто — русский (в смысле матричного этноса*: пьет, курит, книгами, достойными над ними размышления, явно не увлекается и т. п.). Даже в старости он свято верит, что боролся с гитлеровцами из идейных соображений, с идеологией фашизма. Хотя, несмотря на дипломы, никогда не знал, что такое фашизм, — типично для фронтовиков.