В сущности, их убивали (во всяком случае, пытались убить) только за психоэнергетические выгоды — от новых территориальных захватов помазанные на царство Романовы больше жрать не начинали. Как жрали в одно горло, а не в три, так и продолжали.
Можно вспомнить ту же Крымскую войну 1853–1856 годов, когда англо-французские войска были вооружены нарезным огнестрельным оружием, а столь любимые графом Игнатьевым (об этом удивительном человеке речь в следующей главе) и графом Львом Толстым русские рекруты — всего лишь гладкоствольным, дальность полета пули из которого была в три раза меньшей. Естественно, что русские солдаты начинали гибнуть еще задолго до того, как их пули могли «достать» цивилизаторов.
О «странностях» русско-японской войны 1904–1905 годов (без пулеметов, без орудий, без снарядов, но с немецким генералитетом) уже говорилось.
В 41-м году — все то же. «Странные» приказы разминировать мосты, атаковать окопавшихся на высотах немцев в полный рост с одной винтовкой на троих, и так далее.
Словом, поведение Романовых узнаваемо — оно всего лишь типично «внешническое».
Если вещи называть своими именами, в частности, немцев — немцами, а не эвенками, не башкирами и не русскими, а именно немцами, то от схемы: цари русские, просто часто ошибались, — можно легко освободиться. И тогда выясняется, что никаких ошибок вожди не совершали. Они поступали вполне целостно и закономерно. Они прежде всего пытались уничтожить неугодников, а территориальные и материальные приобретения — дело пятое, можно обойтись и без них, как в 1853–1856 годах.
Декабристы, часть которых, видимо, могла бы быть принята в партизанский отряд Батеньки, — правда с испытательным сроком, — попытались это положение исправить.
Глава пятьдесят первая
ТАК ЛИ УЖ ПЛОХА С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ТЕОРИИ СТАИ ВЕЛИКАЯ ОКТЯБРЬСКАЯ СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ? УДИВИТЕЛЬНАЯ СУДЬБА ГРАФА ИГНАТЬЕВА
Регрессом или прогрессом какого из трех начал было свержение в России царского режима, о сохранении которого заботилась мыслящая часть декабристов? В чем психологическая сущность установления в России так называемого «социалистического строя»? Бедствием ли для России обернулась, в конечном счете, Октябрьская революция, как утверждали эмигрировавшие «внешники»-аристократы и торговцы-«внутренники», или — прорывом к экономическому благополучию, как то 70 лет утверждали коммунисты?
Было ли уничтожение царского общества для России благом или злом?
Перестала ли Россия быть Россией с приходом к власти новых волн все тех же некрофилов, но уже безродных? Или стала Россией в еще большей степени?
Вопрос вполне конкретный, определявший дальнейшие поступки человека, и отвечать на него приходилось в 1918–1920 годах очень многим, решая: оставаться ли им под властью неизвестных им большевиков или бежать, а если бежать, то куда: в Америку, Германию, Сербию, Францию?
На этот вопрос пришлось для себя отвечать графу Игнатьеву Алексею Алексеевичу, кавалергарду (соединение элитарное даже среди гвардейцев — для охраны Ее Императорского Величества; требования к кавалергарду: знатность, образованность, наличие состояния для содержания солдат своего полка (!), крупная стать и физическая сила) и образованнейшему человеку — офицеру генштаба времен Николая II. Этот перешедший на сторону большевиков граф, получивший у них подтверждение своего генеральского чина, оставил после себя толстенную книгу воспоминаний — бесценнейший документ души человека (Игнатьев А. А. «Пятьдесят лет в строю» — первое издание вышло в 1940 году; приведеная ниже цитата — по 150-тысячному изданию 1986 года).
Граф Игнатьев, хотя ему временами и казалось, что он в состоянии себя объяснить, был, однако, достаточно мудр, чтобы в последней главе (в которой он описывает, как после десятилетних усилий получил высочайшую награду — право вновь вернуться в Россию — большевистскую) написать следующие строки: