Что касается веры православной, так это чистейшей воды вранье — православное воинство от наступающих японцев бегало полками еще в 1904 году во время русско-японской войны. Журналисты, угождающие вождям, угождающие не прямо, а мороча головы толпе исполнителей, равно как и госпрофессура свалили весь этот позор, какого земля русская двести лет не знала, на генералитет — ошибались-де эти бездари. Но генералитет был от окопов далеко, связь в 1904-м была слаба, — генералы никак влиять на происходившее не могли; а вот вера православная в солдатах была крепка, о разложивших через 13 лет (в 1917-м) фронт коммунистах никто ничего не слыхал, за исключением разве высоколобых эрудитов, которые к этой тогда еще еврейской секте не могли относиться серьезно из-за ее малочисленности (что есть следствие отсутствия поддержки народом).
Бегство полков определялось не «ошибками» генералитета.
Нигде не анализируется, что к 1904 году, в отличие от года 1812-го изменился социально-психологический состав российской армии.
А он изменился — существеннейшим образом.
Население можно разделить на исполнителей (угодников) и неугодников.
Войско из неугодников будет вести себя совершенно иначе, чем войско из угодников. В частности, неугодники не будут бегать. А угодники выполнят волю мирового сверхвождя, а если такового в данную эпоху нет, то волю вождя в данной местности — могут дружно наступать, могут остолбенеть или побежать от привидевшейся им японской кавалерии (эти случаи всеобщего помешательства описаны в мемуарах, а, надо сказать, у японцев кавалерии в 1904 году не было вообще).
В самом деле, в русско-японскую войну Россия вступила после военной реформы — воинская повинность стала всеобщей.
А вот до реформы, к примеру, в 1812 году, армия была совсем иная — не этнически, но социально-психологически. В рекруты часто отправляли в наказание за отсутствие лакейских качеств — со всеми вытекающими отсюда последствиями для врагов России.
Разумеется, рекрутскую армию не стоит переоценивать — далеко не все были неугодниками. Отправляли в рекруты и за воровство, воровство же у товарищей считалось самым последним делом, и от воров быстро избавлялись — или отсылали в дальние гарнизоны, или прогоняли сквозь строй — десять тысяч палочных ударов не выдерживал никто. Кроме того, в поместье могло не оказаться неугодника и отправляли в очередь, обыкновенного угодника — вынужденно. Неугодник мог в поместье быть, но, освоив какое-нибудь редкое ремесло, скажем, кузнеца, жил на отшибе и не раздражал стаю; поместье же не могло обойтись без специалиста — и опять служить отправлялись в очередь.
Но, как бы то ни было, концентрация неугодников в рекрутской армии была несравнимо выше, чем в армии, набранной по всеобщей воинской повинности.
Закваска неугодничества сквашивала все тесто армии — и не случайно такой человек, как Лев Толстой (в бытность свою храбрым артиллерийским офицером), видел, что русский солдат есть нечто прекрасное, в сущности, нечто прекраснейшее во всем мире. Вряд ли бы он восхитился войском июня 41-го, выпестованным сталинскими политруками, или войском Первой мировой.
Таким образом, термин «солдат» оказывается многозначным. Солдат может быть неугодником или, напротив, госверующим (например, в условиях оккупации иноземцами, как при Романовых). Поэтому, чтобы разобраться в сущности происходивших событий, всякий раз встречаясь с термином «солдат», надо каким-либо образом выяснить, какого типа он был.
Выяснить же состав можно, в частности, по тем событиям, которые притягиваются к тому или иному человеку — ведь ничто в этом мире не «случайно». Выяснить и распознать направленность чисток, совершаемых по указке начальствующих в стране…