Массажист ничего не понял, но пообещал. Вечером, придя на дежурство, он заварил чай и начал ходить по комнате, представляя Гундареву у текущего окна. А за его окном стоял сухой октябрь. Он сел за стол, всосал своей китайской ручкой чернил из пузырька, придвинул чистый лист и написал: "Октябрь уж наступил". Закурил, нарисовал на полях профиль Пушкина и продолжил: "Здоровью моему полезен русский холод. Весной я болен: кровь бежит быстрей, теснятся чувства, взгляд плющом бесстыжим опутывает ножки… Впрочем, стоп! Решат, что я про стул в оранжерее". Встал, вышел в коридор, прошелся туда-сюда, сказал "А что? Помудим!" и вернулся к столу. Рассказ он написал за ночь. Потом отредактировал, переставил куски местами, отпечатал и отнес в редакцию. Редактор был в восторге.
— Именно об этом я и говорил! Импрессия! Надеюсь, что замредша ничего не поймет и пропустит! А вообще, про что это?
— Про то, как я первый раз с парашютом прыгнул, — сказал массажист Х. и ушел, оставив редактора перечитывать рассказ с учетом полученной ориентировки.
Потянулось время ожидания. В это самое время к массажисту Х. направили пациентку в самом расцвете женскости — между 30 и 40. У нее была хорошая фигура, — массажист отметил это вслух в первый же сеанс, сделав упор на ноги. Она любила читать, и он принес ей в палату несколько своих рассказов — скоротать время под капельницей.
Поздним вечером того же дня, когда он сидел за столом в ординаторской, перечитывая рассказ глазами замредактора, и для пущего вживания в роль оттопырив по-заячьи передние зубы, в дверь постучали.
— Замерзла, — сказала она, вбегая. — В ресторан-то на машине отвезли, а я оттуда сбежала — скучно стало в этой компании. Подумала — вы же говорили, что здесь вечерами пишете, вот и решила — а вдруг? Украла со стола бутылку шампанского и апельсины, сейчас разопьем…
Он помог снять ей плащ. Она осталась в коротком обтягивающем платье и в сапогах. Показала сумочку — там лежали туфли на шпильках.
Открыли бутылку, он почистил апельсины. Пили из кружек, разговаривали о литературе. Она восхищалась его рассказами. Он между прочим посетовал, что вот уже шестой его рассказ томится в редакции — тетка там злая, не пущает.
— Я вам помогу, — сказала она, закидывая ногу на ногу. — У меня в этой редакции знакомый работает, Валера зовут. Завтра позвоню, и он все устроит — очень близок к главному редактору.
Массажист согласно кивнул, продолжая смотреть на ее ноги в серебристо отливающих колготках.
— Наденьте туфли, — сказал вдруг приказным тоном.
— Знаю, знаю, нравятся вам мои ноги, — сказала она довольно, и быстро скинув сапоги, надела туфли. — Что дальше?
— А дальше — танцевать, — сказал он, вставая. — Как раз музыка по телевизору подходящая…
— Танец, — обнимая ее за талию, сказал он, — это целый ритуал. Это разрешенная близость, и только далекие от танца, не побоюсь этого слова, случайные в танце люди, не понимают всех возможностей, которые танец открывает. Элементы танца вдвоем — это не просто синхронное движение двух пар ног и двух тел. Руки — вот главное! Они тоже двигаются, но по своим, особым маршрутам. Его руки бродят по ее спине, ненавязчиво, легко, пальцы трепетны как крылья бабочки. Он как будто нерешителен, он пробует, он боится и всегда готов отступить, почувствовав ее нежелание. Но с каждой секундой он продвигается все дальше, одна его рука уже гладит ее шею, другая скользит под блузку, все так же ненавязчиво и даже стеснительно, вопрошающе… Вот так… ее руки тоже могут двигаться — по его плечам, перепархивать на шею, ерошить волосы на затылке… Да, вот так… А его губы тем временем…
Она клонилась на его плечо, как вечерний цветок. Они уже стояли, и он расстегивал пуговички на ее юбке. Потом был диван.
— Лапушка, лапушка, — шептала она, вцепившись в его лопатки, и он, двигаясь, даже нашел место для недовольной мысли — нашла лапушку!..
Эта мысль направила его возбуждение какими-то обходными путями, и он, вдруг став агрессивным, последовал за своим возбуждением.
— Так не больно? — спросил он.
— Нет… Но интересно, я так никогда не пробовала… — прошептала она, — продолжай, продолжай, о-о! — и, задрожав, обсикалась.
"Так вот где твоя главная эрогенная зона! — подумал сторож, заваливаясь набок. — Не пробовала она! Слишком легко получилось… Хорошо, клеенка теперь всегда под простыней".