Праздник начинает выдыхаться. Семейные уже разошлись по домам.
Все холостые остаются на ночь и ближе к утру разбредаются по палатам. Он приходит в ординаторскую, где она лежит на диване, укрывшись одеялом. Свет погашен, на столе горит свечка. Она уже протрезвела.
- Между прочим, я сегодня на дежурстве, и ночью это мое место, - говорит он.
- Садитесь в кресло, - говорит она. - Будем разговаривать. Рассказывайте о себе. Спать неохота.
- Что рассказывать? - говорит он. - Слова сейчас какие-то мятые выходят. Давайте, я вам массажик расслабляющий, сразу уснете...
Он садится с нею рядом, он берет ее за плечи... Нет, так неудобно, давайте я просто лягу рядом и буду поглаживать. Вот так, да. Снимем блузку, ляжем на животик... Вот какая девочка, вот она закрывает глазки, она полностью расслаблена, все внимание на мои руки...
Он целует ее спину, лежа рядом. Он поворачивает ее к себе лицом, он трогает языком ее соски, рука его где-то очень далеко, уже под резинкой колготок, но пальцы еще просят разрешения.
- Ммм, - говорит она, убирая его руку. - Там нельзя...
- Понятно, - говорит он. - Критические дни?
- Нет, - говорит она, застегиваясь. - И вообще, вы как змей, - опомнишься, а уже... Ужас. Идите, я спать буду. Расслабилась, однако...
Он бьет себя по лбу:
- Как я сразу не понял! Вы - девственница?
- А если и так, то что?
- Ничего. Просто у меня принцип... Я бы к вам и не приставал. Интересно, как это я ошибся...
И он уходит, пожелав спокойной ночи. Закрыв дверь, улыбается, и идет по коридору в свой кабинет на кушетку.
Заканчивались новогодние каникулы. Завтра - первый рабочий день нового года. Сторож Х., почистив дорожку перед стационаром, поднялся на второй этаж, разделся в своем кабинете, прошел в ординаторскую, заварил чай, согрелся им и сел к столу.
Наступала ночь, окна морозно сверкали, в кабинете было тепло, светила настольная лампа - вечная спутница его вдохновения. И самое главное - в тетради, лежащей перед ним на столе, рождалось очередное чудо. Нет, таких эпитетов к литературе он применить не мог. Ни к чьей, тем более к своей, - невозможно искренне радоваться собственному тексту. На то он и собственный, что не бывает неожиданностью, - он весь содержится в авторе, и его всего лишь нужно выложить на бумагу - удачно или не очень.
Но сейчас автор занимался другим.
Сторож Х. писал физику. Свою любимую физику, которая спустя двадцать лет занятий ею, наконец, начала приносить не обрывки, а настоящие, чередой идущие результаты. Только вчера он вывел, почему возникает дифракция материальных частиц, - получившаяся формула сразу объяснила опыт рассеяния пучка электронов на кристалле не с позиций волны вероятности. Вчера он в который раз почувствовал, насколько страшно и прекрасно ощущение открытия, - и привыкнуть было невозможно. Самое чудесное было в том, что это не твои слова, - это формула, слово Творца, которое ты - ничтожное существо, взятое в бесконечной отрицательной степени, с горсткой нервных клеток в первом позвонке - ты вывел и расшифровал! Ликование в этот момент не сравнить ни с каким жалким удовлетворением от искусства - это все равно, что сопоставить взрыв сверхновой и хлопок в ладоши...
Степень могущества, сосредоточенного в его руках была несоизмерима с его телом. Хотелось непонятно чего. Ну, для начала - скорости, бешеной скорости и ветра! Летать, кого-то душить, рвать себя зубами, крушить дома... Но все ограничивалось зарядкой в коридоре до изнеможения и возвращением к столу, чтобы снова и снова, уже спокойнее, любоваться сияющей формулой...
Вот и сейчас он лихорадочно писал. Общее уравнение взаимодействия, которое было выведено, вдруг начало раскрываться, как сложенная карта. Обозначив произведение трех постоянных через альфу, он вдруг получил уточненный закон электромагнитного взаимодействия. Следом - уточненный закон гравитации Ньютона. Потом - уточненное уравнение Шредингера... Частные случаи шли, взявшись за руки! Не глядя, что там дальше, боясь, что тронь сейчас - и все рухнет, он вскочил и забегал по комнате. Чтобы не подойти к столу, выбежал в коридор. Потом, уже остыв и пытаясь словами восстановить ощущение, он напишет:
"Да разве знает праведник, недоуменно крутящий в руках мое уравнение, такое острое и блестящее, тяжелое, словно наполненное ртутью, одним взмахом наискось ссекающее вековые истины, - разве знает он, как ликовал амфитеатр с огромной грифельной доской вместо арены, как ревели восторженно и вздымались волной вызванные мною из разных времен посвященные, когда оно возникало - белым по черному, - и в этот самый момент чувства мои неслись с ураганной скоростью - на огненном жеребце, с огненным мечом в руке, на полном скаку снося головы убегающих в ужасе и бегущих навстречу с радостными возгласами - нет различия, нет, кричу я в своем яростном ликовании, обрызганный кровью согласных и несогласных, потому что все они равны перед открывшейся мне истиной, все они - ничто - и мне мало, мало этого безмозглого гороха, сыплющегося под копыта моего коня, - дайте мне самого главного, покажите мне его - того, кто так долго мучил меня сокрытием тайны, пусть он предстанет, и, не останавливая скачки, - мне нужна скорость! - я, отбросив меч, просто откушу эту праведную голову, - как какой-нибудь кильке - с дальнейшим сатурническим пожиранием, содрогаясь от сопутствующего, неизмеримо более высокого, чем человеческий, оргазма - лишь бы унять рвущий меня изнутри надмирный восторг...".