Мои симптомы состояли в том, что я вдруг утратил способность говорить с людьми, хотя при этом я мог нормально разговаривать сам с собой, когда никого не было поблизости, и со своим котом. Мой лечащий врач и специалисты из клиники Kaiser последовательно исключали возможные причины моих проблем с речью. Аллергия? — Нет. Просто проблемы дыхательных путей? — Нет. Рефлюкс? — Нет. Опухоль или полипы в горле? — Нет. Инсульт? — Нет. Нейрологические проблемы? — Нет. Я был в видимо прекрасной форме, за исключением того, что я потерял способность общаться с другими людьми. Я мог нормально разговаривать со своим котом. Я мог нормально разговаривать наедине с собой. Я мог читать наизусть стихотворение. Но по телефону я едва мог составить вразумительную фразу. Я получил какой-то непонятный вид социального ларингита. Главная версия — сумасшествие.
Диагноз «безумие» всегда оправдан в случае с писателями и художниками. Ведь часто разница между сумасшедшим человеком и художником лишь в том, что художники фиксируют то, что рисует их воображение. Почти каждую неделю на протяжении нескольких десятилетий читатели моего блога спрашивают меня о моем душевном здоровье. Я понимаю, почему так происходит, я тоже перечитываю мои записи. Рациональная часть меня знает, что если внушительное количество людей предполагают, что я сошел с ума, не стоит исключать такую возможность.
К тому же у меня есть немного безумия в крови. У отца моей матери был «белый билет», кажется, так это называли тогда. Насколько я знаю, его подвергали электрошоковой терапии. Сейчас говорят, что она не приносит результата, видимо, это так, потому что через какое-то время моей маме с бабушкой пришлось убегать от него, прихватив только свою одежду, а он мчался за ними по дороге с каким-то тупым предметом в руках и, как говорят, с намерением убить. Я не могу исключить возможность того, что унаследовал нечто, омрачившее ум дедушки.
Жизнь человека, которого почти признали сумасшедшим, оказалась тяжелым испытанием. Когда я пытался заговорить с людьми, мои голосовые связки непроизвольно сжимались на определенных гласных, и казалось, что звук идет из очень плохого мобильного, когда не слышен каждый третий слог. Когда я просил диетическую колу в ресторане, получалось «кая ла». Обычно все заканчивалось сочувственным взглядом и обычной колой. Или, что хуже, официант принимал мой заказ за вопрос типа «как дела» и благодарил за участие. В этом случае я оставался вообще без напитка.
Такое состояние заводило в тупик, сводило с ума. Я мог свободно петь, хотя и втихаря. Для меня это было в порядке вещей. Я мог повторить наизусть кусок текста почти без запинки. Но я не мог произвести на свет нормальное вразумительное предложение, если говорил с собеседником.
Как заика, я научился избегать слогов, которые могли бы поставить меня в неловкое положение. Если я хотел купить жвачку, то знал, что выйдет «ачка», тогда я старался пойти в обход и говорил: «Дайте то, что у вас во рту». Но такой подход в целом не работал. Люди не склонны решать подобные ребусы в обычной беседе, поэтому, как бы я ни старался дать наводки, в ответ получал озадаченный вид и «Эм…».
Потеря способности говорить стала настоящим социальным кошмаром для меня. Почувствовать себя призраком в комнате, полной людей, — сюрреалистический опыт. Я имею в виду буквально: ощутить себя настоящим призраком или хотя бы представить, что может чувствовать призрак. Чувство одиночества изнуряло. Исследования показали, что одиночество имеет такую же природу развития, как и старение. Оно так же проживается. Каждый следующий день — это проигрыш.
Я понял, что одиночество остается, если ты слушаешь, как разговаривают другие люди. Одиночество отступает, только когда ты говоришь сам и, что самое важное, тебя слушают. В последующие три с половиной года я испытал полный разрыв с нормальной жизнью и глубоко прочувствовал свою обособленность, даже несмотря на любовь и поддержку семьи и друзей. Качество жизни упало ниже того уровня, при котором стоит пытаться что-то менять.
В первые месяцы, когда появились проблемы с голосом, у меня были более насущные проблемы, чем одиночество. Помимо того, что я был карикатуристом и автором комикса с популярным героем Дилбертом для журналов по маркетингу, я еще был высокооплачиваемым профессиональным оратором. А когда я впервые обнаружил, что потерял способность говорить, мой ежедневник был расписан на несколько недель вперед. Я не мог предугадать, будет ли голос слушаться меня во время этого подготовленного заранее выступления так же, как дома, когда я мог петь или читать стихи. Я не знал, произойдет ли так, что мои голосовые связки сожмутся на сцене и больше не будут работать, или буду ли я стоять перед тысячей слушателей и мычать что-то невнятное.