В общем, гости разошлись к двенадцати. Лидия вымыла посуду и подмела пол.
Ну вот, наступила эта минута. Семь лет ждала, с ума сойти! Зато и счастья накопилось на семь лет.
Лидия пошла в спальню и встала там у окна. Вдыхалось урывками, сердце с ритма сбилось. Она стояла и впихивала в себя куски запахов: свежих обоев, деревянной кровати из Икеи, туалетного ароматизатора из приоткрывшейся двери.
Он вошел, помешкав в проходе. Пошебуршал в коробке на полу. Встал напротив нее.
– Я отвезу тебя, – сказал. – Я специально не пил.
Будто в сердце кулаком ударили. Может, не придумала бы себе этой сцены с кольцом, не прожила ее раз пятьдесят, пока ехала, заваленная противнями, пока стол накрывала, тосты говорила, полы мыла – не так бы шибануло. И еще это слово. «Специально». Такая жуткая продуманность. Что лучше не пить, когда все пьют, лишь бы она не осталась.
И в ней что-то порвалось. Так порвалось, что пустая новостройка завибрировала – потекли по бетонным перекрытиям крики Лидии. Что-то такое она говорила… Сама не осознавала, что… Вроде, плитку упомянула. И пироги вспомнила. И еще, кажется, кричала, что пора замуж, детей пора заводить – сколько можно делать вид, что они свободные?
Он слушал с возраставшим изумлением.
– Да ты белены объелась? – воскликнул, наконец. – Я разве когда обещал? Мы уже шесть лет просто дружим.
– Дру-ужим?! Ах, дружим?! Да я на тебя трачу жизнь! Я эти пироги полдня…
– Ах, пироги! – завопил он. – Я так и знал, что эти пироги встанут мне поперек горла! За один несчастный год любви я расплачиваюсь всю жизнь! Я и так все время чувствую себя обязанным! Встречаю, провожаю, приглашаю, о проблемах твоих вечно выслушиваю эти твои неинтересные рассказы! Что же еще-то?! Ты меня пирогами попрекаешь! Да подавись ты этими пирогами! – и швырнул ей в лицо противень (пустой).
Лидия поехала на дачу, гремя лотками. Всю ночь прорыдала, потом часа три красилась, чтобы скрыть пятна на лице. Но куда их спрячешь.
Увидев ее, мать выпучила глаза. Потом пожевала губами.
– Я так и думала…
– Ты не пугайся, мы напились… Я пойду отсыпаться.
Но мать перегородила дорогу.
– Ты плакала, Лидусь, я разве не вижу? И что ты к нему привязалась, он тебя вообще не стоит.
– Мамуль, башка гудит…
– Лидусь, но если видно, что бесполезно, зачем время тратить?
– А как видно? – рассвирепела она.
– Да видно! А если не видно, хотя бы спроси напрямую. И все станет ясно. Зачем прятаться от правды?
– Это я прячусь от правды? Я?!
Ее вдруг накрыл такой нестерпимый смех, что она, икая, сползла по стене на пол. Сказочница-мама, у которой что ни день, то новое чудо, эта сказочница, говорит, что Лидия прячется от правды! Лидия! Прячется от правды!
– Давно бы его уже бросила, зря время теряла, – сказала мать с сожалением, а потом поняла, наконец, что у дочери истерика, побежала за водой, за таблетками, за полотенцем.
8
В сентябре 1968 года Верка пошла учиться в техникум имени Альтшуля. Он находился в Подмосковье – в красивой, засыпанной золотыми листьями Перловке. Ездить туда было удобно; Верка выходила из дома в семь сорок пять, на Ярославском вокзале садилась на восьмичасовую электричку и в восемь сорок уже была на месте. В девять начинались занятия.
Техникум готовил кадры для кооперации и поражал разнообразием возможностей. Тот, кто учился здесь, мог дорасти впоследствии до приемщицы химчистки, бухгалтера автобазы, специалиста овощехранилища или даже директора кладбища. «Директор кладбища» было завиднее всего, но Верка мечтала об овощной судьбе.
С самого раннего детства Верка обожала овощи. В маленьком дагестанском городке почти все они были привозные, из своих росла только картошка, мелкая, как горох. Городок был такой жаркий и такой бедный на растительность: любой, кто имел здесь сад, считался богатым человеком. Но даже в садах городских богачей росли только фрукты, то есть древесные субстанции. Земляных субстанций почти не было. Родил здесь степной воздух и солнечный жар, земля же была солоноватая и производила только траву. Верка не любила цвет и запах дагестанской земли.
Овощи она изучала по картинкам и тайным походам на кухню, когда туда привозили запасы на зиму. Из пыльных сквозных глубин мешков вываливались грязные, почти не сладкие и совсем уж не сочные сокровища. Зато на изломе они сочились белой пеной, которая была верно угадана Веркой как эликсир сытости. И главное, они издавали слабый запах мокрого суглинка: она всегда считала его самым прекрасным запахом на земле и именно за ним, скорее всего, поехала на север.