Подводя итоги сказанному, необходимо подчеркнуть значение ещё одного важного методологического возражения против отождествления конспирологии и проявлений средневекового антииудаизма. «Хорошо известно, что вера в наличие еврейского заговора, осуществляемого тайным обществом, обладала наибольшей ценностью с точки зрения антисемитской пропаганды и оказалась намного более живучей, чем традиционные европейские предрассудки относительно ритуальных убийств и отравления колодцев»{70}— отмечает X. Арендт. «Традиционные европейские предрассудки» были во многом отзвуками языческих верований и представлений, с которыми католическая церковь вела планомерную борьбу. Даже в исторической ретроспективе народные языческие представления в силу их этнической локальности, невозможности полноценного использования в достаточно сложных конспирологических построениях, оказываются на периферии «теории заговора». Традиционный взгляд на средневековое сознание — как отражение принципа дуализма: напряжённого противостояния земного и небесного — необходимо дополнить следующим положением. Мир земной представлял собой чистую эмпирическую данность, сферу постоянного брожения, за которыми скрывается хаос. Религиозное мышление не видит в нём достойного объекта толкования, благодаря чему элементы языческого культа и могли существовать. Л. П. Карсавин говорит об этом следующим образом: «Как внецерковная магия, так и маги помогают преимущественно в земных делах. Они необходимы для достижения земного благополучия, особенно если этого благополучия можно добиться лишь средствами не совсем согласуемыми с христианскою верой и жизнью»{71}.
Следующий наш аргумент относится к области эпистемологической. Антиуидаизм проявляет себя как элемент языческой магической культуры, лишённый какой-либо рефлексивности, возможности рационального толкования. Современный российский исследователь замечает по этому поводу: «Мне кажется очевидным, что и легенды о ритуальном убийстве, и легенды об осквернении гостии были интегрированы в локальные религиозные практики, были частью повседневной религиозной жизни деревень и городов Западной Европы эпохи Средних веков и раннего Нового времени»{72}. Отметим важность определения «локальный», означающий «вписанность» тех или иных легенд в конкретные культурно-религиозные ландшафты.
С этих позиций легенды в различных странах обладают несомненным типологическим свойством, но также несомненно они лишены возможности динамически развиваться, становиться элементами единой, пусть и противоречивой конспирологической системы. Без этого же «теория заговора», как будет показано ниже, функционировать не может.
Интерес к «тайным знаниям» и «тайным обществам» существенно возрастает в эпоху Возрождения. В рамках социокультурных процессов ренессанса реанимируется не только античная философия, но и широчайший спектр античной оккультной традиции (орфизм, герметизм, пифагорейство). Конечно, античный оккультизм при этом претерпевает значительную трансформацию, так как актуализируется в совершенно иную эпоху и отвечает запросам иных людей, ставящих перед оккультизмом иные цели. Поэтому происходит некоторый синтез древних знаний и практик с религиозно-культурными достижениями раннего и средневекового христианства. Результатом подобного синтеза следует считать появление и распространение «розенкрейцеровской легенды».
Розенкрейцерство трактовалось как тайное мистическое сообщество, реальное рождение его относится к началу XVII века. Задачей создания общества декларируется достижение «универсальной трансмутации» — мистико-научного понимания природных тайн. Розенкрейцеры в своих работах активно используют алхимическую терминологию, весьма распространённую в начале XVII века. В целом учение розенкрейцеров было довольно банальным для того времени и не сильно отличалось от прочих мистико-религиозных исканий того времени. Но для нас интересен следующий аспект розенкрейцеровской легенды: соотношение экзотерической и эзотерической сторон. «Тайная» деятельность розенкрейцеров началась с публикации в Касселе в 1614 г. манифеста «Слава Братства» (Fama Fraternitatis), который в 1615 году был дополнен «Исповеданием братства» (Confessio Fraternitatis). В 1616 году в качестве некоторой завершающей части трилогии вышла «Химическая свадьба Христиана Розенкрейца». Ещё позже, в 1622 г., страны Европы были взбудоражены расклеенными на стенах Парижа листовками, в которых сообщалось о присутствии в столице Франции розенкрейцеров в «видимом и невидимом виде».