Хорошее доказательство того, что здесь проповедуется не «монашество» и не полное безбрачие, но только воздержание, мы обнаруживаем на странице 84, где спутник, с которым путешествует Позднышев, отмечает, что из теории последнего «выходит, что любить жену можно раз в два года». Или вот еще другая фраза:
«Слова Евангелия о том, что смотрящий на женщину с вожделением уже прелюбодействовал с нею, относятся не только к одним чужим женам, а именно – и главное – к своей жене».
У «монахов» нет жен, и они не женятся, если они хотят сохранить чистоту на физическом плане. Толстой, однако, очевидно предвидел такого рода британскую критику и ответил на обвинения по этому поводу, вложив в уста героя своей «грязной и отвратительной книги» («Scot's Observer») такие слова:
«Она будет больной душевно, истеричной, несчастной, какие они и есть, без возможности духовного развития. Переменится это только тогда, когда женщина будет считать высшим положением положение девственницы, а не так, как теперь, высшее состояние человека – стыдом, позором».
Толстой мог бы добавить: и когда моральная сдержанность и чистота провозглашается много большим злом, чем «система брака, содержащая в себе такие отвратительные моменты, которые он (Толстой) описывает». Разве добропорядочный критик из «Vanity Fair» или «Scot's Observer» никогда не встречал такую женщину, которая, являясь матерью многочисленного семейства, все же остается в течение всей своей жизни, в ментальном и нравственном отношении, чистой девой, или такую девственницу (вульгарно называемую «старой девой»), которая хотя физически и непорочна, тем не менее, превосходит в ментальной, неестественной развращенности самую низкую из падших женщин? Если он не встречал – мы встречали.
Мы утверждаем, что называть «Крейцерову сонату» бессмысленной и «порочной книгой» – это значит самым грубейшим образом упустить наиболее благородные и важные моменты в ней. Это никак не меньше, чем предумышленная слепота, или, что еще хуже, – то моральное малодушие, которое скорее смирится с любой проявленной безнравственностью, чем выскажется о ней публично, не говоря уж о ее обсуждении. Именно на такой благоприятной почве процветает и разрастается наша нравственная проказа, вместо того, чтобы остановить ее своевременным применением лекарств. Эта слепота в отношении одного из своих главных моральных пороков подобного рода и привела Францию к принятию несправедливого закона, запрещающего так называемое «установление отцовства». И разве это, опять-таки, не ужасающий эгоизм мужчин, к числу которых, безусловно, принадлежат и законодатели, ответственен за многие несправедливые законы, которыми обесчестила себя эта древняя страна? К примеру, право каждого грубого и жестокого мужа продавать свою жену на базарной площади с веревкой на шее; право каждого нищего мужа определять судьбу своей богатой жены, – права, ныне, к счастью упраздненные. Но не покровительствует ли закон мужчине и по сей день, предоставляя ему средства для легальной безнаказанности почти во всем, что касается его поступков в отношении женщины?
Неужели ни одному авторитетному судье или критику никогда не приходило в голову – за исключением Позднышева, – что «разврат ведь не в чем-нибудь физическом, а именно в освобождении себя от нравственных отношений»? («Крейцерова соната», стр. 32.) И в качестве прямого следствия такого легального «освобождения себя от нравственных отношений», мы имеем современную систему брака в каждой цивилизованной стране, а именно: мужчины, «гваздающиеся в гное разврата», ищут для себя «вместе с тем девушек, по своей чистоте достойных себя» (стр. 39); мужчины, из тысячи которых «едва ли есть один, который бы не был женат уже раз десять прежде брака» (стр. 41)!
—Да, джентльмены прессы, скромные слуги общественного мнения, слишком большое количество ужасающей, жизненной правды, высказанной Позднышевым, безусловно, навсегда сделали «Крейцерову сонату» неприятной для вас. Мужская часть человечества – книжные обозреватели в числе прочих – не хочет иметь перед собой такого правдивого зеркала. Они хотят видеть себя не такими, каковы они есть, но лишь такими, какими они желали бы выглядеть. Если бы эта книга Толстого была направлена против ваших раболепных прислужниц и домашних животных – против женщин, тогда слава Толстого, без сомнения, сильно возросла бы. Но это фактически первый случай в литературе, когда книга показывает все рукотворное безобразие мужского рода в целом – этого конечного продукта цивилизации, – которое заставляет каждого развратного мужчину, подобно Позднышеву, мнить о себе как о «нравственном человеке». И она столь же ясно показывает, что женское притворство, склонность к мирскому и порочность, являются лишь рукотворными созданиями поколений мужчин, чья животная чувственность и эгоизм вынудили женщин искать ответных мер. Послушайте прекрасное и правдивое описание мужского общества: