— Умоляю, остановитесь! — заорал я уже по-русски, забыв обо всем. Только остановитесь! Остановитесь!
Астеки обступили меня. Они погружали пальцы в раны (по счастью, неглубокие) мазали кровью лица. От моих извивов и кривляний они морщились, пару раз пытались успокоить меня затрещинами, но я их игнорировал: боли было так много, что хуже уже не будет. Оставалось только орать, рыдать и умолять всё прекратить.
Самое ужасное, что я ничего не мог для этого сделать. Они ведь не пытали меня, не задавали вопросы. Да я всё бы им с радостью рассказал, все тайны открыл, всех сдал!.. Но им ничего не надо было. Они просто истязали меня. Просто кромсали тело, тыкали пальцами в раны, сладострастно обмазывались кровью.
Это был ад. Это было гораздо хуже любого ада.
Как назло, я не терял сознание. Мое сознание полностью разделило страдание с телом. Каждую каплю боли.
Пытка длилась целую вечность. И плевать, что солнце за это время едва сдвинулось на своем равнодушном пути по небосводу — для меня прошли годы. Долгие и самые ужасные в моей жизни годы. Пока, наконец, Макуильмалиналли не махнул руками в стороны, отгоняя своих вельмож.
— Маукатлакатль, — разочарованно сцедил он в мой адрес единственное слово.
Трус? Да плевать… Я не вырос в вашем адовом мире, я не привык и не хочу привыкать к вашим бесчеловечным традициям. Будьте вы все трижды прокляты!
Какие-то служки отвязали меня от столба, и я без сил сполз прямо в грязь под ногами. Грязь, образованную от пыли и моей крови. Но мне было плевать. Я лежал на земле, скрючившись, весь вымазанный в грязи, крови, соплях и слюнях, и молился — пусть всё закончится. Всё равно каким образом — главное, пусть наступит конец. Я не могу, не могу больше этого выносить!
Когда служки, даже не пытаясь поднять меня, просто взяли за руки и поволокли куда-то по земле — я решил, что боги всё-таки есть. И молитва моя услышана.
Но я снова ошибся.
Глава 3
Амо
Эти самые служки оказались чем-то вроде знахарей. Или мелких жрецов. А, скорее всего, и тем, и этим в одном флаконе. Они протерли мое тело каким-то отваром, а потом напихали прямо в раны вонючую густую смесь. Через пару минут мое тело горело чистым огнем. Я орал и бился в их руках, не давая себя связать. Особенно полыхал член — мне хотелось собственными руками оторвать его и выкинуть. Как же ужасно, когда нет никакой возможности прекратить боль!
Где-то через час-другой меня отволокли к моей яме-тюрьме — и мешком бросили вниз. Как был — голого, израненного. Я лежал, осмысливая свой новый мир: рухнувший, разбившийся, разорванный на мелкие клочки… А вечером мне, как ни в чем не бывало кинули новую миску с отвратительным несоленым варевом — и я нашел в себе силы подползти к миске! Подползти и трясущейся грязной рукой запихать в рот холодный клейстер.
Как же омерзителен человек в своей жажде жить. Жить, несмотря ни на что.
— Шикалли! — началось новое утро. Первое утро, которое я встретил с ужасом. Ужасом от ожидания новых пыток.
Но на этот раз пронесло. Меня не вызывали из ямы. А вонючая мазь оказалась эффективной: раны горели огнем, но следов воспаления не было. Кормили меня редко, но обильно — так что даже клейстер потихоньку восстанавливал силы.
Оказалось: даже так тоже можно жить.
Я промыслил последнюю мысль и тут же яростно залепил себе пощечину. Нельзя! Ни за что нельзя жить так!..
Правда, через два дня в мою яму снова спустили бревно с зарубками. И весь ужас, упиханный заботливым разумом на максимальные глубины памяти, моментально всплыл на поверхность. Я забился в дальний угол ямы, бормоча:
— Амо… Амо… Амо… Амо… Амо…
Пришлось страже спускаться вниз, залепить мне несколько крепких затрещин, чтобы я перестал брыкаться и кусаться, и силой выволочь наверх. Мои подозрения оказались небеспочвенными: меня снова ждал столб для истязаний. И в этот раз всё было во много раз хуже, чем в прошлый. Я знал, я ждал всех тех ужасов, так что провонял страхом всё подворье еще до того, как нож коснулся моего тела. Трус во мне упорно отказывался принимать неизбежную боль, тело дергалось, отбивалось, поэтому астекам сперва пришлось крепко избить меня, чтобы я начал «достойно» принимать положенное.
И так стало происходить раз за разом. Иногда несколько дней подряд, иногда я получал пару-тройку дней «отдыха». Всегда по-разному. Макуильмалиналли мог воткнуть мне нож в плечо или начать резать щеки. Или заставлял высунуть язык и протыкал его каменным шилом. Это было самое страшное: когда ты сам должен что-то делать для того, чтобы тебе потом причинили жуткую боль. Всё тело вопит: нет, не смей! Но тебя уже так подавили, что ты не сопротивляешься. И сам смотришь на себя с изумлением (как будто со стороны): ты действительно делаешь это?!